Так было всегда. И все признавали этот закон природы и неукоснительно следовали его начальственному диктату: и бухгалтер Лариса Ивановна Гулящая, и заместитель Бульбенко Антон Францевич Полубог, и местный ловелас Альфред Зинин, и местная вамп, секретарша Нина Бесова, и тихушечные подружки Оля и Поля, и многосемейная мадам Болдянская, и правдолюб и громослов Язвицкий, и робкие середнячки Сухих, Глухих и Косых, и томная Пенкина, и темный Марыщев, и интеллектуальный Штернберг, и наивная Саша Лесова, и грубиян Женкин, и даже бессловесный пенсионер, дрожащий за свое рабочее место, Семен Бенцианович Свищенко-Гоев.

И все они денно молились на Степана Игнатовича, били ему земные поклоны, благословляли, пели осанну, сулили долгие лета (денно), а нощно скрипели в подушку от безысходной ненависти (что, конечно, не может быть запротоколировано, задокументировано и представлено на суд общественности из-за полного отсутствия свидетелей).

И долго было так. И было так всегда, а кому сей естественный ход событий не нравился, те увольнялись после первой получки.

И как всегда, прежде, чем показаться перед сиятельным зраком Бульбенко, Нина Бесова, прихорошившись перед зеркалом, до зубов вооружалась чаем и свежими печенюшками. И всегда Антон Францевич подтверждал, одобрял и восхищался решениями начальства, подхалимка Гулящая восторгалась его мудростью и прозорливостью, сердцеед Альфред Зинин хлопал в ладоши, правдолюб и громослов Язвицкий ответственно заявлял, положа руку на сердце, что такого прекрасного руководителя, как наш Степан Игнатович, еще поискать, середнячки Глухих, Немых и Косых молча кивали в знак своего вечного нерушимого согласия, тихушечные подружки Оля и Поля по очереди доносили друг на друга и на всех, на кого могли донести, темный Марыщев, как всегда, удивлялся, кто донес о том, что он на полчаса опоздал на работу, грубиян Женкин с солдафонской прямолинейностью кричал: «Да здравствует наш Степан Игнатович, самый справедливый человек в нашей конторе и, следовательно, во всем мире!», а наивная Саша Лесова удивлялась: «Правда? В самом деле?» — и потрясенно хваталась за собственные щеки. И только пенсионер Свищенко-Гоев благоразумно отмалчивался, тщетно стараясь слиться со стулом.

А Степан Игнатович карал и миловал как ему заблагорассудится.

Грубияну Женкину за постоянные перекуры срезал зарплату на тридцать процентов, Марыщева из-за его извечной темноты отправил в отпуск в ноябре. Олю поставил начальницей над Полей, но после снял ее с должности и поставил Полю над Олей. А потом вообще выкинул их обеих из начальниц и срезал должностную клетку. Сашу Лесову уволил за прогул (в тот день у нее кто-то умер), но потом принял на работу обратно, демонстративно проявив христианское милосердие. Язвицкого за его радикальные высказывания отправил в командировку по обмену опытом в Читу, тогда как бухгалтершу Гулящую отправил на юг Франции по обмену валюты, а секретаршу Нину Бесову отправил в районную больницу на аборт.

Потом он отнял работу у Косых и отдал ее Глухих, отчего Косых почувствовал себя неуверенно и запил в предчувствии неминуемого увольнения. Затем Бульбенко забрал работу у Глухих и всучил ее Сухих. Сухих работу блестяще провалил, за что и получил повышение в окладе и всеобщее уважение. Многодетную Болдянскую сделал своим заместителем, а зарвавшегося Полубога понизил в должности и долго склонял на совещаниях как несправившегося, неоправдавшего и недостойного. Однако, когда мадам Болдянская после упорной работы на ниве продаж вдруг ощутила в себе хорошо известные ей признаки скорого прибавления семейства, Бульбенко неделикатно избавился от нее, бросив на низовку и пригрозив увольнением.