У каждого человека — даже прочитавшего так же мало, как Маделен, — формируется мечта о terra incognita — неизвестном, неисследованном мире. В один мучительный миг эта мечта рассыпалась под воздействием действительности. Маделен поняла, что теперь она навсегда останется для неё недосягаемой. С этого мгновения больше не существует путешествия за Золотым руном, за сокровищами Опара, к центру Земли, Земле обетованной, потерянному горизонту, Эльдорадо, Атлантиде, острову Гесперид или просто в страну медовых и молочных рек.

Она обернулась к обезьяне.

— Нет больше ничего, что находилось бы вне, — сказала она. — Если свобода и существует, то она должна быть внутри.

В последние дни ей вспоминалась её детская тоска — не по жалкому заменителю счастья, а по самому счастью. Не для себя самой — на это у неё хватало здравого смысла — но для обезьяны. Она действительно начинала верить в то, что сможет спасти обезьяну, выпустив её на свободу.

Теперь она отказалась от этой последней иллюзии.

Лишаться той поддержки, которую дают надежды и грёзы, не очень-то приятно, и Маделен съёжилась, как рак-отшельник, которому приходится вылезать из своей раковины. Во всём этом была безнадёжность, которая могла бы и человека посильнее её заставить всерьёз задуматься о более быстром способе самоубийства, чем с помощью алкоголя, и в голове Маделен пронеслась мысль о прыжке в смерть.

Но мысль эта была преодолена за какую-нибудь долю секунды. Не только потому, что она осознавала, что находится не на четырнадцатом этаже, а всего лишь в двух метрах от земли, но и по другой, ставшей более важной, причине. Для тех её alter ego, которые появились в последние дни у неё, мысль о том, что их существование неожиданно прекратится, была неприемлема.

Ещё одна женщина уселась рядом с ней на стене. Маделен повернулась к ней и увидела, что это была Ответственность. Некая совершенно неопределённая — и тем не менее присутствующая фигура, как лунный свет, ветер или запах земли.

Маделен соскользнула со стены, женщина последовала за ней, а за ними — обезьяна, они вернулись тем же путём, что и пришли. В клетке Маделен закрыла за ними дверь.

— Всё не так, как в детстве, — объяснила она. — Нельзя просто взять и убежать из дома. Всё стало слишком сложно. Нужно время.

Она посмотрела сквозь стекло, на пейзаж приборов и инструментов. Она увидела аппарат для анестезии, столики с измерительной аппаратурой, белый ящик на колёсиках — словно двойной гроб, гидравлическое кресло, присоединённое к огромному прибору, который во всей своей электронной целенаправленности походил на электрический стул для домашнего пользования.

— Они придут за тобой, — сказала она, — и будет ещё хуже, чем раньше.

Она протянула руку, и обезьяна взяла её. Её ладонь была размером с лопату, но, против ожидания, она была нежной, как шёлк.

— Я ухожу, — сказала она. — Но я вернусь за тобой.

Это не было ритуальным предсказанием, словно свадебное обещание или новогодний зарок. Это была клятва из тех, что Маделен не приходилось давать в течение двадцати лет. Бесстрашное заявление о верности без всяких мыслей о будущем, которое ребёнок даёт незаменимому товарищу по играм.

9

Когда Маделен была маленькой, взрослые, считавшие, что делают доброе дело, водили её в Копенгагенский зоопарк. Там она видела птицу-скопу в клетке для комнатных птиц, хищников в клетках бродячих зверинцев, гиппопотамов в отделанных кафелем ванных и человекоподобных обезьян, которые швырялись своими экскрементами, а потом в немом протесте сами бросались на окружающие их решётки.