Адам знал, что в зоопарке публика хочет созерцать ласковых тигрят, милых пожилых медведей, словоохотливых тюленей, общительных павианов, радующихся детям слонов — и иметь уверенность в присутствующем повсюду абсолютном контроле. В лесу Святого Фрэнсиса они бы увидели страшную безжалостность животного мира по отношению к меньшим, старым, больным, непохожим. Они бы увидели пятнистого дятла, ворующего птенцов синицы из гнезда, муравьедов, высасывающих внутренности из малышей большой мары, львов, подающих своим детёнышам на обед котят гепарда, зебр, охраняющих свою территорию, убивая детёнышей водяного козла, белок, уничтожающих гнёзда большого ястреба и пожирающих его птенцов, щук, очищающих берег реки от утят, — они бы увидели то, что понимали в то время только зоологи: то, что действительно активизирует животных и даёт им возможность жить, расти и размножаться, представляет собой противоположность праздности и защищённости. Их день должен быть заполнен простой борьбой за выживание.

Место, где оказались Маделен с Эразмом, было первым парком в Европе, который на самом деле стал похож на свой идеал. Не какой-нибудь уютный рай, а тот сад с животными, который должны были видеть Адам и Ева, с той смесью очаровательного, стимулирующего работу мысли, ужасного и совершенно катастрофического, во что превращается мир животных, когда его предоставляют самому себе.

Это они и увидели. Но кроме этого они поняли нечто другое, нечто, что никто из биологов, садовников, сотрудников или владельцев парка не мог понять на протяжении четырёхсот лет. Они увидели исключительность этого места, его топографическую душу.

Первой поняла это Маделен, в самое первое утро. Она проснулась, Эразм куда-то исчез. Поднявшись, она увидела его. Он сидел на корточках у берега реки и пил, так, как пил всегда, засовывая всю руку в воду, а потом слизывая оставшуюся на ней влагу. В такой сидячей позе, на солнце, его не покрытые волосами ягодицы были похожи на две половинки огромных медовых дынь. В это мгновение Маделен поняла, куда они попали. Они оказались в порнографическом райском саду.

5

Они пробыли в лесу Святого Фрэнсиса семь недель, и за это время он поставил перед ними три вопроса, первый из которых был задан уже в первое утро, вскоре после того, как Маделен проснулась. Она шла через луг, по направлению к обезьяне, она была обнажённой, шла медленно и чувствовала, что светится. Светилось её лицо, светились её грудь, её лоно, её ладони. Через минуту Эразм обернётся и будет ослеплён.

Обезьяна сидела к ней спиной. Когда между ними оставалось пять шагов, он обернулся.

— Доброе-утро-как-спала? — проговорил он.

Маделен остановилась. Лицо обезьяны было открытым, отдохнувшим и гордым оттого, что он усвоил, как надо здороваться. Но не было никаких признаков той благодарности, которой она ожидала и на которую претендовала. Вчерашний день прошёл, ночь закончилась, не оставив ни малейшего следа.

В эту минуту Маделен стало страшно.

Маделен жила любовью, и так было всегда. Точнее сказать: она жила зависимостью. Те отдельные случаи, когда она рисковала, те отдельные самостоятельные шаги, которые она сделала на протяжении тридцати лет своей жизни — до какого-то момента три недели назад, — на них ока решилась только потому, что знала, что под ней растянута сетка безопасности. Этой сеткой была уверенность в том, что те мужчины, которые её любят, зачахнут и умрут, если она оставит их. Эта уверенность была жизненно важной для её личности аминокислотой. А уж чего не было в стоящей перед ней сейчас обезьяне — так это страха. Пусть была бы хоть чуточка страха, хотя бы малейший намёк на покорность и испуг.