Я медленно натянул затвердевшие от пота и грязи носки, надел пиджак.

По пути к станции я молчал, а Мицу, как послушная собачонка, плелась за мной и все пыталась заговорить. Я едва сдерживался, чтобы не обругать ее, — так невыносимо противна она мне была.

На станции железнодорожник в мегафон просил пассажиров отойти от края платформы. Не оглядываясь на Мицу, я врезался в толпу пассажиров и кинулся к двери остановившегося поезда.

— А где мы встретимся в следующий раз?.. — раздалось у меня за спиной, но дверь захлопнулась, и я не услышал, что она еще говорила.

«Кто с тобой станет встречаться? Видеть тебя больше не хочу! Дура! Кретинка! Ты мне нужна не больше, чем эти люди, которым я сейчас наступаю на ноги, которых расталкиваю локтями и плечами. И любой из них мне безразличен, так же как ты», — так я думал, может быть желая оправдаться перед собой.

Электричка тронулась. Мицу с напряженным лицом пошла рядом с дверью, а потом побежала. Я отвернулся.

Колеса стучали на стыках. Я вспомнил песню танцовщицы:

Пятна на запястье (1)

Стенные часы в цехе фасовки показали семь.

— Ох, устала, — Ёкояма Ёсико, потягиваясь и прикрывая ладонью зевок, встала из-за стола. — Хватит работать.

Цех фасовки помещался в небольшом дощатом сарае. Сбросив в ящик остатки лекарства, Ёко сняла с плитки чайник.

— А ты остаешься?

Мицу кивнула, принимая чашку из рук Ёко.

— Что случилось? Последнее время ты стала часто оставаться на ночь.

— Ничего. Не беспокойся.

— Но если ты придешь поздно, вода в ванной остынет и ты снова не вымоешься. Кстати, сегодня Тагути-сан снова был чем-то недоволен. Жаловался на тебя…

— Что?

— Да ты меня не слушаешь. Я говорю, что вчера ночью ты ушла домой, не прикрыв как следует дверь, и Тагути-сан ругался из-за этого.

Ёко повесила свой измазанный лекарствами передник на стену и, потирая правой рукой плечо, сказала:

— Ну, делай как знаешь… А я пошла домой.

— Я тебя не держу.

— Пока.

— До свидания.

Ёко вышла, и Мицу осталась одна в тишине прохладного цеха. За стеной шуршал ветер, гудели телеграфные провода, глухо шумели деревья. Хотя до Токио было всего двадцать минут езды на электричке, здесь еще сохранились кое-где кленовые леса.

Эти леса и крестьянские дома, крытые камышом, уцелели даже после опустошительной бомбардировки весной 1945 года. От железнодорожной станции в сторону леса тянулась небольшая торговая улочка. На ней, как и до войны, были лавка, где продавались жареные побеги бамбука, парикмахерская, магазин электротоваров, который держал местный помещик. За улицей начинались поля лука. Почва здесь была черноземная, плодородная, и лук давал хорошие урожаи. В середине лукового поля и находилось небольшое четырехугольное здание — фармацевтическая фабрика, на которой работала Мицу. После войны супруги Вакабаяси основали здесь мыловаренное производство, сырьем для которого служил рыбий жир. Мыло это плохо мылилось, противно пахло, но в те времена и такой товар пользовался спросом; фабрика быстро пошла в гору. Супруги наняли нескольких рабочих, затем еще, расширили производство. Издавна это местечко славилось знаменитым лекарством «Акатан» — народным средством против кожных заболеваний. Многие здешние умельцы знали рецепт его приготовления, и предприимчивые супруги Вакабаяси, не преминувшие воспользоваться этим, наряду с мылом стали изготовлять «Акатан».

В цехе фасовки работали четверо мужчин. Мицу и Еко время от времени помогали им расфасовывать и упаковывать товар. Обычно они чистили спиртом банки из-под лекарств и складывали их в ящики. Ночью на фабрике фасовали мыло.