– Ты так сильно этого ждёшь? – Она потрепала меня по волосам. – Не волнуйся, малыш. Я тебя не разочарую.

Наверное, страсть – самый древний из всех человеческих рефлексов. Хотя бы потому, что даже самое разумное существо не может подчинить его своей воле. И в такие моменты мы видим только один путь – удовлетворить своё желание. И тогда представляется возможность вспомнить о том, что и мы являемся животными. И мало чем от них отличаемся.

Я не любил её. Я не был уверен, можно ли было полюбить её вообще – таких женщин любить опасно, такая любовь сжигает человека до тла, не оставляя ему ровным счётом ничего духовного. Это можно было увидеть на примере отца – до встречи с Лизой он крутил женщинами так, как хотел. Рок избавил меня от такой участи – но мне всё же довелось притронуться к этому. И этого прикосновения хватило с лихвой.

Я рвал на ней одежду и задавал себе один и тот же вопрос – кто и, самое главное, за какие грехи наказал меня этой женщиной? Даже когда от собственного желания мне было трудно дышать, я ненавидел себя за то, что не смог сделать над собой усилие и оставить дверь в прошлое закрытой. Я проклинал тот день, когда она появилась в моей жизни. И мне хотелось плакать от отчаяния.

Но люди привыкли усмирять безысходность побегом от внешнего мира. Привыкли лгать себе и дышать моментом. И я, к сожалению, тоже человек.

Она отдалась мне на полу – подняться в спальню означало потерять ещё тридцать драгоценных секунд – заключив в объятия не только моё тело, но и волю, и разум.

И всё остальное. Хотя "отдалась", конечно, было не совсем верным словом. Скорее, это я ей отдался. Полностью и по собственному желанию. Если бы она сейчас приказала мне умереть – то я бы не сопротивлялся. В какой-то момент всё, что окружало нас, перестало существовать, просто-напросто испарилось – и осталась только она одна. Точно так, как и было раньше. Тогда, когда мы дорожили каждой секундой, боялись дышать, чтобы не спугнуть стрелки часов, чтобы не потревожить ночь, прислушивались к любым шорохам в спальне отца – и всё же были только вдвоём, так близко, что для этой близости ещё не придумали слов. И я снова чувствовал, что тону в водовороте противоречивых чувств – и осознавал, что не испытываю никакого желания выбраться на волю.

Пару минут Лиза молчала. Она курила, полулёжа на ковре, и жмурилась подобно кошке на солнце.

– Ну, скажи уже что-то, Брийян, – проговорила она. – Я боюсь, что у тебя случился сердечный приступ. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Нет. Знаешь, почему? Да потому, что меня от всего этого тошнит.

Она почистила мундштук и достала очередную сигарету.

– Я и подумать не могла, что всё так серьёзно. Тебе надо убрать эту страсть подальше в душу. И никогда её оттуда не доставать.

– Может, ты расскажешь мне, как это сделать?

– Найди себе милую, спокойную девушку. Такую, которая будет готовить тебе ужин, убирать дом… и всё станет на свои места, вот увидишь.

Я наконец-то поднялся и, приблизившись к ней, присел на ковёр.

– Ничего не получится. Нет-нет. Я уже пробовал. Становится только хуже. – Я заговорил тише. – Может, у вас есть другое лекарство, доктор?

Лиза неопределённо хмыкнула и выпустила колечко дыма.

– Пока ты не поймёшь, чего хочешь, малыш, ничего не изменится. Ты всю жизнь мечешься от одной женщины к другой – но сам не понимаешь, зачем это делаешь.

– А я-то думал, что ты мне объяснишь.

– О нет, я этого не знаю. Может, причина гораздо глубже? А мы, глупые, ищем на поверхности?

Я наклонился к ней – и она, повернувшись ко мне, улыбнулась той самой улыбкой, которую я не раз видел на кухне за спиной отца.