Ровно в двенадцать толпы пришли в неистовство, кругом слышались крики радости, веселый визг, сплошной гвалт, когда жители Восточного Берлина хлынули через ворота «Чарли». Многие из них впервые в жизни попали в Западную зону. Свист и ликующие крики продолжались, восточные и западные берлинцы обнимались, целовались, плакали объятые радостью. Они танцевали на улицах, угощали друг друга шампанским и пивом, прихваченными с собой жителями Западного Берлина. Всю эту грандиозную и славную ночь они праздновали свободу.

Самые разные чувства обуревали Максима, наблюдавшего за радостно ликовавшими вокруг берлинцами. Некоторые карабкались на стену, из-за которой погибли многие из тех, кто пытался вырваться на свободу. Кое-кто принялся крушить стену молотком, стремясь разломать этот возмутительный символ позора.

Берлин. Город его рождения и детства. Максима всегда тянуло сюда, ему всегда казалось, что в этом городе есть для него некая тайна. Да так оно и было: сегодня эта тайна открылась. Он думал об Урсуле и Зигмунде Вестхеймах, навсегда оставшихся для него Мутти и папой, и скорбь переполняла его при мысли об их страшном конце в лагерях смерти. Ярость вскипела в нем, но он поборол ее, сейчас она была неуместна. Перед его мысленным взором возникли образы родителей, он увидел лучезарную красоту Урсулы, склоненную над фортепиано темную голову Зигмунда. Услышал смех Мутти, звуки благородной музыки отца, заполнявшие дом на Тиргартенштрассе. Они жили и будут жить в его сердце всегда, память о них чиста и не замутнена ничем, и то, что он сегодня узнал, нисколько ее не нарушило. Мысль его вернулась к сестре Констанце. Он был уверен, что больше никогда не встретится с ней. Несомненно, что у нее тоже не возникает ни нужды, ни желания увидеть его еще раз. Она приходила сегодня исключительно по просьбе Тедди. У монахини был ее Бог, и с собой она была в ладу. Он это понял мгновенно, как только увидел ее. Абсолютное умиротворение было написано на ее девственном лике.

Много всего сказал он сегодня Тедди. Он сказал ей правду. Она была ему матерью. Он был ее сыном. И он был евреем.

Он вдруг подумал, как это удивительно получилось, что Тедди настояла поехать с визитом к Ирине именно на этой неделе, и как совпало, что сегодня рухнула Берлинская стена и рухнули все стены в его сознании.

– Словно канун Нового года! – прижавшись к его руке, старалась перекричать шум Тедди.

– Или День Бастилии! – заметила Анастасия.

– Торжество… революция… не важно, как мы это назовем, но эта ночь – памятная! – кричала Ирина. – Последний раз мы побывали в такой толпе в шестьдесят третьем году, когда слушали выступление президента Кеннеди перед ратушей.

– «Я – берлинец», – процитировала Джона Кеннеди Анастасия, глядя в этот момент на Максима.

– Жаль, что не дожил он до этой минуты, чтобы увидеть все это своими глазами, – шепотом проговорил Максим. Он прижал к себе Тедди, обнял Ирину и Анастасию. Он думал о той ночи, когда в него выстрелил бандит, и благодарил Господа, что выжил.

Было около двух часов ночи, когда Максим, Тедди и Анастасия вернулись в «Кемпински-отель», проводив до дома Ирину.

У двери номера Максим поцеловал Тедди и пожелал ей доброй ночи. Анастасия сделала то же самое.

– Вот это денек! – сказала Тедди, обернувшись на пороге своей комнаты. – Памятный день. Памятная ночь.

– Да, Тедди, что и говорить, – согласился он. Тедди вошла и, не проронив больше ни слова, закрыла дверь.

Максим и Анастасия остались в коридоре, глядя друг на друга.

– Где твой номер? – спросил он.

– На этом же этаже, недалеко от твоего.

Они молча пошли по коридору.