|
— Певица ухватилась за нее и решительно прижала ее к себе. Луи стало жарко, и он почувствовал, как краснеет. Рука его обнаружила, что она не носит корсета. Г-жа Гордон не отпускала его до тех пор, пока они не расселись за маленьким столиком, и как только это произошло, она тут же прижала свою ногу к его ноге. Тщетно пытался Луи обрести свою ироничность. От него было мало проку за обедом, и лицо его сохраняло ледяное выражение. Г-жа Гордон ничего этого не заметила, а если и заметила, то стала лишь еще более возбужденной. Она ела, пила и давила на колено своего соседа, которому некуда было отодвинуться».
После десерта г-жа Гордон заявила, что ей необходимо поговорить с принцем наедине. Персиньи встал, раскланялся и вернулся к себе в отель. Оставшись наедине с Луи-Наполеоном, прекрасная Элеонора, движимая утробным бонапартизмом, встала, взяла гостя за руку и сказала: — Не желаете ли выпить чашечку кофе, Ваше Высочество? После чего, по словам Неймана, «она привела его в будуар, в котором находился огромный диван и маленький столик с кофейником, чашками, бутылочкой ликера и рюмками. Она закрыла дверь и демонстративно толкнула задвижку». И тут произошло нечто невообразимое. Г-жа Гордон приблизилась к принцу, обхватила его своими мощными руками, приподняла, как малого ребенка, уложила на диван и принялась раздеваться с очевидным намерением совершить насилие… Луи-Наполеон закричал и стал отбиваться. Увы, тщетно. «Гигантская певица, — пишет Симон Жоливе*, — вскочила на диван, и будущий Наполеон III исчез под ее могучими формами. Задохнувшись под юбками, ворохом кружев и чудовищными грудями дивы, бедняга попытался высунуть хотя бы свой нос, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Но в конце концов природное пристрастие к женщинам оказалось в нем сильнее чувства стыда и позволило ему проявить галантность в ответ на порыв, объектом которого он оказался…» Так что все завершилось к взаимному удовлетворению. После этого г-жа Гордон, вновь превратившись в приветливую хозяйку дома, налила им кофе… Выпив свою чашку, принц, понимавший толк в жизни, подмигнул мурлыкающей от удовольствия Элеоноре и опять увлек ее на диван, теперь уже по собственной инициативе, и с блеском осуществил руководство всеми операциями. Впрочем, ему совершенно незачем было устраивать второе сражение, так как уже после первого было очевидно, что любовница Персиньи как раз та женщина, которая способна взять в руки полковника Водрея… На следующий день Луи-Наполеон поделился с г-жой Гордон своими политическими планами. У певицы они вызвали мгновенный и безграничный энтузиазм. — Ваше Высочество, — воскликнула она, — я очень хочу вам помочь. Ваше дело я считаю самым благородным в мире. Я буду сражаться за него как мужчина и, если понадобится, предам Страсбург огню и мечу. Не забудьте, что в Индии я охотилась на тигра и с моим бедным мужем исколесила всю саванну. Принц постарался умерить темперамент пылкой красавицы, объяснив, что речь идет не столько о разрушении самого Страсбурга, сколько о приобретении в нем сторонников задуманного дела. — С гарнизоном в 12 тысяч человек, сотней пушек и стрелковым оружием, имеющимся в арсенале, — сказал он, — есть все возможности превратить в милицию все население восточного края. После взятия Страсбурга мы двинемся на Париж. В Реймсе у нас уже будет армия в 100 тысяч человек, и за какие-нибудь максимум пять дней мы обоснуемся в Тюильри, под приветственные крики безумствующей толпы… Элеонора, чья пышная грудь вздымалась в такт охватившему ее волнению, глядела на принца пылающими очами. — Никогда бы я не подумала, что буду участвовать в подобном предприятии! — сказала она. |
