— Почему? — переспросила она. — Потому что он не любит меня по-настоящему, вот почему. И вы это прекрасно знаете, Джеймс, — продолжала она уже нетерпеливо. — Я уже говорила вам об этом — здесь, на этой скамейке.

— А как же ребенок — как, по твоему мнению, он будет относиться к ребенку?

Взгляд Клеи потеплел.

— О, ребенка он уже очень любит, — сказала она с уверенностью, шедшей из глубины души. Он так заботливо относился к ее телу, так берег ребенка — в этом у нее не было сомнения!

— Мне кажется, ты к нему несправедлива и жестока.

— Кто, я?..

— В отместку за то, что он не любит тебя, ты лишаешь его права дать ребенку свое имя. Это самая настоящая жестокость и страшный эгоизм, совершенно не присущий тебе, Клея. Ты готова принять его заботу о себе и ребенке. Ты собираешься жить с ним как жена. И тем не менее лишаешь его этой важной и очень существенной вещи, которая расставила бы все по местам. И все из-за чего? — беспощадно продолжал он. — Из чувства мести? Или от ревности — потому что он любит ребенка больше, чем тебя?

— Джеймс! — Клея вскочила на ноги, щеки ее пылали от негодования. — Как вы можете говорить мне такое?

Но он продолжал сохранять спокойствие и невозмутимость, не отводя глаз от ее возмущенного лица.

— Тобою движут зависть, обида, ревность и месть, — сурово сказал он. — Подумай хорошенько. И когда ты это сделаешь, приди ко мне и попробуй сказать честно, что лишаешь Макса права отцовства из чистого альтруизма и считаешь справедливым, чтобы малыш рос незаконнорожденным!

— Ну, хватит! — раздался вдруг резкий окрик.

Клея окаменела, не в состоянии произнести ни слова.

Макс обнял ее, защищая от Джеймса. Дрожа от ярости, он окинул непрошибаемого Джеймса холодным, высокомерным взглядом.

— Все это вас совершенно не касается! — произнес он ледяным тоном, так странно звучавшим в этот приветливый теплый вечер. Клея прижалась к нему как загнанный зверек, она все еще не могла оправиться от потрясения. Слишком много ей пришлось пережить в последнее время — тягостные думы, тайные обиды, теперь вот жестокие упреки Джеймса, какой-то непрекращающийся кошмар наяву.

— Да, но меня впрямую касается самочувствие Эми, — возразил Джеймс, сохраняя удивительное спокойствие. — И все то, что происходит с Клеей, сказывается на самочувствии моей жены. В этом смысле и вы, Макс, небезразличны мне.

— Слушайте меня внимательно, Джеймс. То, что я сейчас скажу, я больше повторять не буду, — произнес Макс с каменным лицом, он был страшно зол. — Если, как вы говорите, ваша главная забота — Эми, то зарубите себе на носу: будете еще обсуждать наши отношения с Клеей, я сделаю так, что она вообще больше не будет видеться с вами обоими — и как это скажется на вашей драгоценной Эми?

— Макс… — Клея нашла в себе силы заговорить и умоляюще тянула Макса за рукав рубашки. Она не знала, весь ли их разговор с Джеймсом слышал Макс, но, судя по его страшной реакции — весь. — То, что сказал Джеймс, — неправда!

Макс прижал ее к себе еще крепче.

— Клея, замолчи!

Она старалась заглянуть ему в лицо, смертельно испугавшись, что Джеймс, должно быть, разрушил ту еще не совсем прочную связь, которую они с Максом с таким трудом установили в последнюю неделю. Глаза ее были полны ужаса.

— Я люблю тебя, Макс, — вскрикнула она в отчаянии. — Я люблю тебя! И только поэтому не хотела быть тебе обузой — ни за что на свете я не допустила бы этого! И все те причины, которые назвал Джеймс, здесь ни при чем! Я люблю тебя! Я просто не могла…

— О, господи! — произнес Макс сдавленным голосом, а Клея уткнулась ему в плечо и горько зарыдала.