— Но разве вы были обязаны жертвовать собой?

— Это входило в условия договора, и, если хотите, так я понимаю свой долг.

— И поэтому…

Он промолчал.

— …вы не могли отказаться? — закончила она.

В больших серых глазах вспыхнула искра гнева. Джейн, сама того не желая, попала в цель. Она поняла: их гость не любит, когда вмешиваются в его внутренний мир, он человек замкнутый и, возможно, высокомерный. Потому ее неуместная проницательность вызвала у него раздражение.

И она поклялась: больше никакой иронии, никаких насмешливых замечаний, она будет как можно бережнее относиться к этому человеку, возможно, изверившемуся в людях, на что он имел полное право, и не станет досаждать ему.

Фрэнк Беррингтон сидел на скамейке, упершись локтями в колени и устало уронив голову на исхудалые руки. Я уже три дня живу в этом доме, но по-прежнему слаб, как новорожденный щенок. Ничего не изменилось с тех пор, как я очнулся в госпитале в Претории, с безнадежной тоской думал Фрэнк. Боль в раненой ноге не утихает ни на минуту, малейшая неловкость — и приходится стискивать зубы, чтобы не застонать. Чашка кофе и поджаренный тост — ничего тяжелее, кажется, мои руки и не удержат. А тут еще эта чертовщина…

Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникал пленительный девичий образ: стройная, грациозная фигурка в золотистом хитоне и какие-то невероятные, густого янтарного цвета, глаза.

Фрэнк с трудом поднялся и, опираясь на костыли, направился к тренажеру. Боль пронзила его тело, бросила в сторону, но он постоял, перевел дыхание и продолжил свой мучительный путь. Все лучше, чем бесконечные мысли об этой неизвестно откуда возникшей девушке, о которой он не может, не имеет права думать.

Джейсон Макферсон сказал, что на сегодня хватит, но мало ли что говорят эти врачи! Фрэнк лег на тренажер и выжал ногами вес, который раньше показался бы ему смехотворным, но теперь… Невыносимая боль, словно электрический разряд, пробежала от бедра к лодыжке и вернулась вверх, к пояснице.

Фрэнк стиснул зубы и повторил упражнение. И боль, еще более нестерпимая, пронзила ногу. Ну и плевать на нее, на эту чертову боль! Он снова и снова поднимал вес, до тех пор, пока комната не поплыла перед глазами и раздирающая боль, обрушившаяся на него, словно дикий зверь, не погасила сознание.

Он не понял, что произошло, просто вдруг ощутил: в этой комнате что-то изменилось. Фрэнк был готов поклясться, что в ней повеяло ароматом живых цветов. Какой знакомый запах, подумал он и с силой втянул воздух. Да ведь это камелии! Их любовно выращивала мать…

Господи, откуда вдруг взялся этот волшебный родной запах детства? Фрэнк с трудом разлепил веки.

Не может быть! Он снова закрыл глаза, но когда открыл их, видение не растаяло. Джейн. Ее длинные шелковистые волосы касаются его лица, а янтарные глаза наполнены тревогой. И от Джейн исходит тонкий аромат камелий.

— Вам лучше?

От одного этого нежного голоса его затуманенное сознание прояснилось. Фрэнк понял, что соскользнул с тренажера и, распростертый, лежит на полу. А рядом стоит на коленях Джейн Ренкли и влажным полотенцем бережно вытирает его покрытое испариной лицо.

Фрэнк попытался сесть, но слабость и больная нога сразу же напомнили о себе: он снова упал, проклиная себя.

Будто прочитав его мысли, Джейн тихо сказала:

— За один день нельзя стать чемпионом.

От звука этого грудного, чуть хрипловатого голоса у него перехватило дыхание. И, разозлившись на себя, Фрэнк резко бросил:

— Можно подумать, вы что-то знаете об этом!

Он попытался приподняться на локтях, но сил не хватило. Что она знает о жизни, эта богатая, не ведающая забот наследница Мартина Ренкли, раздраженно подумал Фрэнк, уставясь в янтарные глубины вспыхнувших негодованием глаз.