В эту минуту во дворе раздались звуки трубы; они потрясли сердце Каноля. Перед ним была любовь, такая красноречивая, какой он никогда еще не видел. У порога стояла война, грозная война, которая горячит человека и приводит его в упоение.

— Да, да, Нанон, — воскликнул он, — и вы, и ваши сокровища в безопасности, пока я здесь, и я клянусь вам, если будет нужно, я умру, чтобы спасти вас от малейшей опасности!

— Благодарю, мой благородный рыцарь, — сказала она, — я столько же уверена в вашей храбрости, сколько в вашем великодушии. Увы! — прибавила она, улыбаясь. — Я бы желала быть столь же уверенной в вашей любви…

— Ах, — прошептал Каноль, — поверьте мне…

— Хорошо, хорошо! — перебила Нанон. — Любовь доказывается не клятвами, а делами. По вашим поступкам, сударь, мы будем судить о вашей любви.

Она обняла Каноля самыми прекрасными руками на свете и опустила голову на содрогнувшуюся грудь молодого человека.

«Теперь он должен забыть ее!.. — подумала она. — И он забудет».

XII

В тот самый день, как Каноля арестовали в Жольне на глазах у виконтессы де Канб, она в сопровождении Помпея уехала оттуда к принцессе Конде, которая находилась близ Кутра́. Прежде всего достойный слуга постарался объяснить своей госпоже, что если банда Ковиньяка не потребовала выкупа с прелестной путешественницы и не нанесла ей оскорблений, то этим счастьем она обязана его, Помпея, решительному виду и его опытности в военном деле. Правда, виконтесса, которую не так было легко убедить, как воображал Помпей, заметила ему, что он совершенно исчез почти на час. Но Помпей уверил ее, что это время он провел в коридоре, приготавливая ей с помощью лестницы все средства к верному побегу; однако ему пришлось бороться с двумя отчаянными солдатами, которые отнимали у него лестницу, и он исполнил свой долг с тем неустрашимым своим мужеством, которое известно читателю.

Разговор, естественно, навел Помпея на похвалы солдатам его времени, страшным для своих врагов, что они доказали при осаде Монтобана и в сражении при Корби, но добрым и учтивым с французами, каковыми качествами не могли похвастать нынешние солдаты.

Действительно, Помпей, сам того не зная, избавился от страшной опасности — от опасности быть завербованным. Он всегда ходил, вытаращив глаза, выпятив грудь, и казался очень похожим на воина, потому Ковиньяк тотчас заметил его. Но по милости происшествий, изменивших планы капитана, по милости двухсот пистолей, данных ему Нанон с условием, чтобы он занимался только бароном де Канолем, по милости философского размышления о том, что ревность — самая великолепная из страстей и что надобно пользоваться ею, когда встречаешь ее на своей дороге, дорогой братец пренебрег Помпеем и позволил виконтессе де Канб продолжать свой путь в Бордо… Нанон же казалось, что Бордо слишком близко, она желала бы видеть виконтессу в Перу, в Индии или в Гренландии.

С другой стороны, когда Нанон думала, что одна она владеет своим дорогим Канолем, запертым в крепких стенах, и что другие превосходные укрепления, вряд ли доступные для солдат короля, делают госпожу де Канб пленницей ее мятежа, то радовалась так неоглядно, как на земле умеют только дети и влюбленные.

Мы видели, как мечты ее исполнились и как Нанон вновь встретилась с Канолем на острове Сен-Жорж.

Между тем виконтесса в печали и с трепетом ехала по бордоской дороге. Помпей, несмотря на свое хвастовство, не мог успокоить ее, и вечером в тот день, как они выехали из Жольне, она не без страха увидела на боковой дороге значительный конный отряд.

То были известные нам дворяне, возвращавшиеся со знаменитых похорон герцога де Ларошфуко, с похорон, послуживших принцу де Марсильяку, — под предлогом церемонии отдачи последних почестей его отцу — чтобы собрать всю знать Франции и Пикардии, которая еще более ненавидела Мазарини, чем любила принцев.