И с этими словами Ларошфуко церемонно поклонился виконтессе и медленно поехал вслед за своим отрядом.

Клер посмотрела на него и прошептала:

— Я просила у него сострадания! А он отвечал, что ему некогда жалеть!

Тут она увидела, что несколько всадников повернули к ней, а остальные поехали в ближайшую рощу.

За отрядом ехал задумчиво, опустив поводья, тот человек с лживым взглядом и белыми руками, который впоследствии написал в самом начале своих «Мемуаров» следующую фразу, довольно странную для философа-моралиста:

«Полагаю, довольно показывать, будто сострадаешь, но не следует чувствовать сострадания. Эта страсть ни к чему душе, хорошо устроенной; она только ослабляет человека, и ее должно оставить черни, которая, ничего не исполняя по рассудку, нуждается в страсти, чтобы делать что-нибудь».

Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.

XIII

Виконтесса часто инстинктивно чувствовала, к каким бедам может привести ненависть такого человека, как Ларошфуко; но, видя себя молодой, красивой, богатой, в милости, она не предполагала, что эта ненависть могла бы когда-нибудь иметь пагубное влияние на ее жизнь.

Однако ж когда Клер убедилась, что он интересуется ею и даже знает о ней так много, то решилась предупредить принцессу.

— Ваше высочество, — сказала она в ответ на похвалы, расточаемые ей принцессой, — не хвалите мою ловкость в этом случае: некоторые люди уверяют, что офицер, нами обманутый, очень хорошо знал, где настоящая и где ненастоящая принцесса Конде.

Но такое предположение лишало принцессу заслуги в измышлении этой хитрости и в устройстве всего дела, которую она приписывала себе. Поэтому мадам Конде не желала о нем и слышать.

— Да, да, милая Клер, — отвечала она, — понимаю: теперь, зная, что мы обманули его, наш дворянин уверяет, что он помогал нам. К несчастью, он принялся за это слишком поздно, напрасно он ждал, пока попадет в немилость у королевы. Кстати, вы мне сказали, кажется, что видели герцога де Ларошфуко по дороге?

— Да, мадам.

— Что же нового?

— Он едет в Тюренн на совещание с герцогом Буйонским.

— Да, они соперничают друг с другом, я это знаю. Каждый из них отказывается занять место главнокомандующего нашей армией, а на самом деле только к этому и стремится. Действительно, когда мы будем вести их к согласию, то, чем опаснее был бунтовщик, тем дороже заплатят ему. Но маркиза де Турвиль подала мне идею, как заключить между ними мир.

— О, — сказала виконтесса, улыбнувшись при имени маркизы, — так ваше высочество изволили помириться с вашей неизменной советницей?

— Что ж делать? Она приехала к нам в Монрон и привезла целую кучу бумаг с такой важностью, что мы едва не умерли со смеху, я и Ленэ. «Хотя ваше высочество, — сказала она мне, — вовсе не обращаете внимания на эти размышления, плоды бессонных ночей, полных труда, однако я приношу и свою дань…»

— Да это целая речь…

— Да, в трех частях.

— И ваше высочество на нее ответили?

— Вместо меня отвечал Ленэ. «Маркиза, — сказал он, — мы никогда не сомневались в вашем усердии, а еще менее — в ваших познаниях; они так нужны нам, что мы, принцесса и я, ежедневно жалели о них…» Одним словом, он насказал ей столько комплиментов, что обольстил ее, и она отдала ему свой план.

— Что в нем?

— По ее мнению, надобно назначить главнокомандующим не герцога Буйонского и не герцога де Ларошфуко, а маршала Тюренна.