– Бываю, конечно, – тяжело вздохнула Стрекалова, словно вспоминая о чем-то не очень приятном, но обязательном.

– Бываю, – повторила она, – правда, редко. Почему? Да потому, что неинтересно. Мои туалеты весьма однообразны – строгие костюмы, однотонные блузки, лодочки на каблуках. Положение, как говорится, обязывает. К тому же мы, доктора, всегда «под халатом». Словно в броне. Но, – тут она улыбнулась, – если бы я могла… Если бы я могла, я бы постоянно носила голубые, сильно потертые джинсы и разноцветные майки. С какими-нибудь картинками на груди.

– Вот как? – приподняла брови Тобольчина. – Как интересно! Значит, вас привлекают спортивные вещи и яркие тона? Ну, с этим все ясно – всегда привлекает то, что мало доступно.

Вероника грустно кивнула.

– И еще, – Тобольчина хитро прищурилась, – получается, что в вас все еще живет ребенок. Тинейджер, которому нравятся светлые джинсы, и девочка, играющая в игрушечную посуду, – ваши чайнички! Как это мило! – закончила она, и ей никто не поверил.

Вероника густо покраснела и с испугом оглядела своих визави.

Ольшанская, покачав головой, вздохнула, а Женя, подбадривая растерявшуюся Веронику, широко улыбнулась.

– А вы, дорогой наш писатель? Что радует вас? Что вас умиляет и улучшает вам настроение?

– Таких вещей – море! Например, само море. Я так его люблю, любое – Средиземное, Черное, Ионическое, Эгейское, даже Мертвое, – что только там, на море, отступают все мои проблемы, горести, печали. Именно там мне искренне кажется, что все будет прекрасно и я со всем справлюсь. Только на море я забываю про болячки и про проблемы. И только там – всего-то за две недели – я полностью восстанавливаюсь и набираюсь сил на дальнейшую жизненную борьбу.

– Как здорово! И как я вас понимаю. Я тоже обожаю море и «тюлений» образ жизни. А что же еще? Что еще доставляет вам радость и приносит душевный покой?

– Хобби у меня нет, – улыбнулась Женя, – думаю, что чтение и любовь к живописи никак нельзя назвать этим словом. Это увлечения, длящиеся всю мою жизнь. Чтение – с самого раннего детства. Живопись – позже, осмысленно. В молодости. Не вся, конечно. Далеко не вся. Мне нравится русский авангард двадцатых-тридцатых годов. Ларионова, Гончаров, Фальк, Коровин, Родченко, Альтман, Сарьян. Это мне близко, хорошо знакомо, это радует и каждый раз обогащает меня. Ну, разумеется, французский импрессионизм – тут выборочно. Матисс, Клод Моне, Писсаро, Ван Гог.

Тобольчина заскучала – она смотрела на Женю с таким же сожалением, как недавно смотрела на Веронику.

– Великолепно! – выдохнула она. – Ну, а что-нибудь из житейского? Близкого любой женщине? В смысле – одежда, обувь, ювелирные украшения?

Женя развела руками.

– Вот тут я вас точно разочарую – в одежде я совсем непритязательна.