|
Государственный флаг Соединенных Штатов действительно реял над ее колыбелью, и, может быть, вольно развевающиеся звезды и полосы еще тогда определили ее взгляды на жизнь. Тем не менее ей явно не было свойственно колебаться и трепетать, как полотнищу на ветру; ее манеры отличались спокойствием и уверенностью, дающимися в результате большого опыта. Но, накопив опыт, она не утратила молодости, а лишь обрела благожелательность и гибкость. Словом, это была женщина сильных чувств, умевшая держать их в узде. Изабелле такое сочетание представлялось идеальным.
Изабелла предавалась этим размышлениям, пока они втроем сидели за чаем, но это приятное занятие вскоре было прервано, так как из Лондона прибыл знаменитый врач. Его сразу же проводили в гостиную, и миссис Тачит, желавшая поговорить с сэром Хоупом наедине, удалилась с ним в библиотеку, а вслед за тем мадам Мерль и Изабелла расстались до следующей трапезы. Мысль, что она еще увидится с этой столь привлекательной женщиной, помогла Изабелле немного приглушить в себе то гнетущее ощущение печали, которое сейчас охватило весь Гарденкорт. Перед обедом Изабелла спустилась в гостиную, там еще никого не было, однако почти сразу вслед за ней вошел Ральф. Его тревога за жизнь отца несколько рассеялась: сэр Мэтью Хоуп смотрел на положение мистера Тачита не столь мрачно. Он посоветовал в ближайшие три‑четыре часа оставить больного на попечение одной лишь сиделки, так что Ральф, его мать, да и сама лондонская знаменитость получили возможность спуститься в столовую. Вскоре появились миссис Тачит и сэр Мэтью, последней вошла мадам Мерль. Но еще до ее прихода Изабелла успела поговорить о ней с Ральфом, расположившимся у камина. – Скажите, что представляет собой мадам Мерль? – Самая умная женщина на свете, не исключая вас, – ответил Ральф. – Она показалась мне удивительно приятной. – Не сомневался, что она покажется вам удивительно приятной. – Вы поэтому и пригласили ее сюда? – Я не приглашал ее, более того, когда мы вернулись из Лондона, я понятия не имел, что она здесь. Ее никто не приглашал. Она матушкина приятельница, и сразу после нашего отъезда от нее пришло письмо. Она сообщала, что прибыла в Англию – обычно она живет за границей, хотя немало времени проводит и здесь, – и желала бы погостить у нас несколько дней. Она принадлежит к тому разряду женщин, которые спокойно могут позволить себе подобное письмо: ей везде рады. А уж о моей матушке и говорить нечего: мадам Мерль – единственный человек на свете, к которому она относится с восхищением. После себя самой – себе она все‑таки отдает предпочтение – она согласилась бы быть только мадам Мерль. Перемена и впрямь оказалась бы разительной. – В мадам Мерль действительно бездна очарования, – сказала Изабелла. – И играет она бесподобно. – Она все делает бесподобно. Она – само совершенство. Изабелла бросила на кузена быстрый взгляд. – А вы ее недолюбливаете. – Напротив. Я даже был в нее влюблен. – И она не ответила вам взаимностью, поэтому вы ее и недолюбливаете. – О взаимности не могло быть и речи. Тогда был еще жив мосье Мерль. – Он умер? – Так говорит мадам Мерль. – Разве вы ей не верите? – Верю, поскольку это утверждение весьма правдоподобно. Муж мадам Мерль непременно должен был уйти в небытие. Изабелла вновь взглянула на кузена. – Не понимаю, что вы хотите этим сказать. Вы хотите сказать нечто такое, чего вовсе не хотите сказать. Кем он был, этот мосье Мерль? – Мужем мадам. – Вы просто несносны. У нее есть дети? – Ни единого ребенка. Даже намека. К счастью. – К счастью? – К счастью для ребенка. |
