– Видите, как я исправен? – сказал он. – Кому же, однако, и быть исправным, как не мне.

– Да, я никого здесь не знаю так давно, как вас. Но не будем предаваться чувствительным воспоминаниям. Я хочу представить вас одной молодой особе.

– Извольте. Где она?

Розьер был необыкновенно любезен, хотя пришел он сюда с другой целью.

– Та, что у камина, в розовом – она скучает, ей не с кем поговорить.

Розьер слегка замялся.

– А не мог бы с ней поговорить мистер Озмонд? Он от нее в двух шагах.

На миг замялась и миссис Озмонд.

– Она не из очень находчивых, а мистер Озмонд не терпит скучных собеседников.

– А я стерплю все? Меня вам не жаль?

– Просто я подумала, что у вас хватит живости ума на двоих. А потом, вы так любезны.

– Разве ваш муж не любезен?

– По отношению ко мне – нет, – сказала с загадочной улыбкой миссис Озмонд.

– Тогда ему следовало бы удвоить любезность по отношению к другим дамам.

– Это же говорю ему я, – ответила она, по‑прежнему улыбаясь.

– Но мне хочется чаю, – поглядывая с тоской на соседнюю комнату, взмолился Розьер.

– Вот и прекрасно. Идите, напоите чаем мою протеже.

– Согласен, но знайте, затем я брошу ее на произвол судьбы. Дело в том, что я мечтаю перемолвиться словечком с мисс Озмонд.

– Тут я ничем вам не могу помочь, – сказала Изабелла и отвернулась.

Протягивая пять минут спустя чашку чая молодой особе в розовом – он уже препроводил ее в соседнюю гостиную, – Розьер спрашивал себя, не погрешил ли он, объявив Изабелле о своем желании видеть Пэнси, если не против буквы, то против духа обещания, данного им мадам Мерль. Молодой человек мог подолгу размышлять на подобные темы. Но в конце концов он, так сказать, на все махнул рукой: теперь он готов был нарушить любые обещания. Судьба, на произвол которой он грозил бросить молодую особу в розовом, оказалась не столь ужасной, ибо Пэнси Озмонд, – она все так же любила разливать чай, – вручив ему чашку чая для его дамы, вскоре подошла к ней сама и вступила в разговор. Розьер в их безобидном обмене репликами почти не участвовал, он сидел с задумчивым видом и смотрел не отрываясь на милую его сердцу Пэнси. Если мы взглянем на нее сейчас его глазами, мы в первую минуту едва ли узнаем в ней ту послушную маленькую девочку, которую три года назад отсылали погулять по аллее в Кашинах, в то время как ее отец и мисс Арчер беседовали на темы столь дорогие сердцам взрослых. Но пройдет еще несколько минут, и мы увидим, что Пэнси, хотя она и стала наконец в девятнадцать лет юной леди, на самом деле до этой роли не доросла; что ей, несмотря на всю ее миловидность, самым прискорбным образом недоставало некоего весьма ценного в существах женского пола свойства, о счастливых обладательницах которого говорят – у нее есть свой стиль; что ее изящные, всегда блещущие свежестью наряды производят впечатление взятых на прокат, – так откровенно она их оберегает. Казалось бы, кто‑кто, а Розьер должен был заметить подобные недостатки, и, по правде говоря, ни одно качество этой юной леди не осталось им незамеченным, но вот определял он их по‑своему, иногда весьма даже удачно: «Нет, она неповторима – она совершенно неповторима!» – твердил он себе, и вздумай кто‑нибудь заикнуться, что ей недостает стиля, он ни за что бы не согласился.