Рядом зудел Кузьменко, приводя все новые и новые доводы в пользу побега, но Ерофей Тихонович его почти не слышал. Он мысленно уже преодолел все преграды, отделяющие его от Рийны, и преграды эти в его воображении оказывались не такими уж сложными и непреодолимыми, чтобы их стоило принимать во внимание. Главная преграда находилась в нем самом и она почти рухнула.

— Хорошо, — выдавил из себя Ерофей Тихонович, понимая, что тем самым отсекает себе дорогу назад. — Только надо бы еще чего-нибудь… каких-нибудь сухарей, что ли…

Про сухари он заговорил, втайне надеясь еще на какую-то зацепочку: нет сухарей — куда ж без них-то?

Но Кузьменко уже шептал ему в самое ухо, будто кто мог их здесь услышать, шептал горячим, обрадованным шепотом:

— Я сухарей уже поднабрал. А Спивак, повар наш артельский… ты ж его знаешь! — обещал раздобыть шмат сала. Оно тут, конечно, не так уж далеко, но запас не повредит. Это ты, Тихоныч, правильно мыслишь. Да мы с тобой еще простыни прихватим для маскировки. А если, предположим, завтра к ночи метель, так и совсем милое дело.

Кузьменко был возбужден, подпрыгивал на костылях и похихикивал. Он бы побежал один, да по льду и снегу одному — это совсем не то, что вплавь, тут без подстраховки не обойдешься.

Глава 22

Первая половина следующего дня прошла в лихорадочных приготовлениях. Сам Пивоваров, правда, ничего не делал, а только сидел на своей койке и с тоской поглядывал по сторонам. Однако приготовления велись полным ходом, и в них, похоже, принимала участие вся палата, состоящая из пятнадцати человек, плюс инвалиды из других палат, то есть практически вся бывшая артель.

Дверь палаты не закрывалась, и в нее то вкатывался «тачаночник», вереща сухими подшипниками, то «колясочник», то кто-то вползал чуть ни на четвереньках, если там, конечно, имелись хотя бы огрызки всех четырех конечностей, — и все они направлялись к Кузьменко, шептались с ним, подмигивали Пивоварову и удалялись, страшно довольные тем, что делают нужное и важное дело.

Сам же Кузьменко сидел на кровати в одном нижнем белье и ремонтировал сложную амуницию из множества ремней и ремешков. Левой руки у него не было по локоть, на правой не хватало двух пальцев, но он ловко управлялся с иглой, плоскогубцами и молотком, помогая себе зубами и даже носом. Вид у него при этом был такой торжественный и многозначительный, что Пивоваров подумал: загляни сейчас в палату кто-нибудь из администрации интерната — сразу же поймет, что здесь что-то замышляется. Но никто не заглядывал.

А между тем лихорадочность и нервозность будто пропитали спертый воздух палаты, не позволяя Пивоварову отвлечься от предстоящего побега ни на минуту. Он то приходил в отчаяние от своего безрассудства, то — с помощью всяких логических и психологических построений — внушал себе мысль, что, действительно, выхода другого у него нет, и это единственный шанс, а там, бог даст, как-нибудь обойдется, как обошлось его посещение своей квартиры на День Сталинской конституции, несмотря на старания участкового и дворничихи. Но мысль не внушалась: слишком много виделось ему всяких препятствий, вполне определенных и предвидимых, не говоря уже о неизбежных случайностях. Да взять хотя бы тот факт, что сегодня ночью исчезнут два человека… Не один — это еще куда ни шло, а двое. Говорят, что после прошлогоднего побега Кузьменко его даже не кинулись искать, решив, что утонул во время купания и сам где-нибудь да всплывет. А тут какое может купание? Ясно, что сбежали. Более того, тут уж пахнет заговором, противодействием постановлениям партии и правительства, которые не могут отвечать за мерзости местного начальства.