— В пятницу, в четыре.

— Буду.

Поговорив с женой, Левенталь в каком-то опьянении готовился лечь спать. Раздеваясь, метался взад-вперед по комнате, останавливался перед ее фотографией на бюро, гладил через стекло большим пальцем. Под ложечкой густо и четко стучало, гораздо медленней, кажется, чем подлинный, дальний, ликующе-торопливый бег сердца. Ноги у него таяли от возбуждения. Мэри, наверно, пакует вещи, она же обещала отправиться с первым поездом. По тому, как она говорила, он понял, что она ждала от него этого звонка. Он сказал: «Ты можешь поскорее приехать?» — и она выпалила: «Завтра», — сразу, он даже удивился. Она тут будет во вторник, рано-рано, не пришлось бы только слишком долго продираться через послепраздничную толпу. Ах, но надо же квартиру прибрать; пусть как оставила ее, так и увидит. Полчаса назад квартира ему представлялась сносной. Теперь оказалась чудовищно грязной. Он напялил поверх пижамы пиджак, бросился было к миссис Нуньес. Но вспомнил, что у Нуньесов есть телефон, вернулся. Вот, вечно с ним так: простейший, нормальнейший способ последним приходит в голову. Нашел у Мэри в записной книжке номер, набрал. Тут же услышал хрипловатое «Алло!». Все мигом обговорили; завтра она придет. Повесив трубку, он молча перед ней извинился за свое подозрение. Но некогда было каяться, даже думать некогда, не то состояние.

Запер входную дверь. Надо бы ее насчет сломанной цепочки предупредить. Но вообще-то у Олби ключ; нужно менять замок. Номер телефона он не запомнил, опять взялся за книжку, но потом решил подождать до утра. Тут объяснения требуются. Почему разбита цепочка? И замок в отличнейшем состоянии — зачем же его выламывать? Нет, тут нужно время; по телефону причин не придумаешь.

Он залез в постель, навалил у стены подушки и сидел, держа на коленях газету. Не читал; неохота, да и всё расплывалось перед глазами. Беспокойно шуршал страницами, слушал, как бесконечно сонно вздыхает пар в батареях, как встряхивает дом снизу подземка. Наконец отбросил газету, уткнулся лицом в подушку. И застонал от нетерпения. Неподвижно лежать было невмоготу. Снова, снова рисовалась ему платформа, поезда в туннеле, лицо Мэри в толпе пассажиров — шляпка, светлые волосы — и только потом лицо. Он ее целует, обнимает, спрашивает: «Ну, как съездила?» Так сойдет? Он мучительно сортировал приветственные слова. И опять, опять представлял, как он бежит по платформе. Невыносимо. Нет — спать, спать. Он погасил свет. Но не успел погасить, вскочил — была не сплошная темь, свет горел в ванной — и придвинул к двери тяжелое кресло. Приладил спинкой вплоть к ручке и вернулся в постель. «Ради Бога, — пробормотал, — только бы иметь сегодня покой». В окнах плавала бледность; взошла луна. Он встал на постели, задернул шторы и рухнул. Натянул на голову одеяло и скоро заснул.

Сначала он крепко спал, но скоро задергался. Было жарко; он кое-что с себя скинул; ноги ерзали, будто отказывались отдыхать, и раза два он чуть не вскочил, чтоб снова зажечь лампу. Но упорно зарывался головой в подушки, и вот уже ему снился сон.

Он на пляже; теплый широкий летний простор. Справа горит синевою море, берег весь от купальщиков черный. Слева — увеселительный парк, и билетные кассы, и мчатся, сталкиваются желтые, красные автомобильчики. Вот он входит куда-то, в гостиницу, что ли, там на круглой террасе сидят люди, глядят на бухту, но нет, это, оказывается, магазин. Он зашел купить Мэри румяна. Продавщица демонстрирует всяческие оттенки на собственном лице, каждый раз стирает грязной салфеткой, наклоняется к круглому зеркальцу, вытаскивает новый образец. Вокруг огромный пустой блеск стекла и металла. К чему бы это? — думает Левенталь. Он абсолютно уверен, он видел схему с полным набором цветов. Бессмысленное занятие.