— Ах да? Но ты так ничего и не понял, как я погляжу. Уиллистон слишком порядочный человек, это ты хочешь сказать? И ты мне будешь рассказывать про наивность! Стреляный воробей! Да каждый ребенок знает про эти вещи лучше тебя, Дэн. Если он мог подумать такое, это же оскорбление… и для тебя оскорбление, Дэн, нет, ты только подумай. Если у него такие взгляды…

— Уиллистон — прекраснейший человек, — сказал Гаркави, — ты вспомни, как он отнесся к тебе.

— Я помню. С чего ты взял, что я не помню? В том-то и суть. В том-то и ужас. Тогда дело дрянь. Да, конечно, он мне помог. И значит, если ему угодно верить в такой поклеп на меня, он имеет на это право, так, по-твоему? Как ты можешь все валить в одну кучу? — Он запнулся. — Конечно, он мне помог.

— Будь уверен, он не знает, что на уме у твоего мистера Олби, и, если б узнал, не одобрил. Безотносительно. То есть, я хочу сказать, не поверил бы… что ты его погубил. Малый просто чокнулся — таскаться за тобой, как ищейка. Помрачение рассудка. Ты когда-нибудь наблюдал? Жалкое зрелище. У нас было в семье. Папина сестра во время климакса помешалась — якобы все часы ей тикают: караул, караул, караул. Буквально шарики заскочили за ролики. Просто кошмар. Якобы кто-то лазит в почтовый ящик, письма ее ворует. Ох, да мало ли. Что я тебе буду рассказывать. Да, очевидно, ты столкнулся с подобным случаем. Да, не слишком приятно, не слишком приятно, но никаких оснований паниковать. Вдруг начала всем рассказывать, якобы она вдова Крюгера, спичечного короля, при том что дядя тогда был живехонек. Иногда это вдруг оказывался Сесил Родс, не Крюгер. Дедушка воевал на бурской войне. Откуда ей еще это взять? Пришлось ее, бедняжку, отправить в психиатрическую. И почему им стукает такое в башку, убей меня Бог, если я понимаю.

Левенталь кивал невнимательно. Точила мысль об Уиллистоне. Неужели Уиллистон в такое поверил? Как это можно — зная его, подумать, что он способен сознательно кому-то вредить? Да еще по таким мотивам? Да по любым мотивам, да пусть бы жизнь была под угрозой? Только в страшном сне ему мог явиться этот роскошный план! Левенталь был уязвлен до глубины души. Он отвернулся от Гаркави, прищурился. Да, Уиллистон ему помог. Он перед ним в долгу. Кто спорит? Гаркави, кажется, его упрекает в неблагодарности. Нет, он ничего не забыл. Но ведь это же только естественно — спросить, сколько он Уиллистону должен и до какой степени он обязан простирать свою благодарность. У него только что вырвалось «дело дрянь», а потому вырвалось, что почувствовал: Уиллистон его обвиняет под влиянием, которому сам не может противиться. Если он поверил, что Левенталь такой и разэтакий — да чего уж не назвать своими словами? — что он способен на подлость, раз он еврей, значит, вот оно, то, чего он всегда боится, и — все милости перечеркиваются, улетучиваются все одолженья. Левенталь тупо смотрел в одну точку. Уиллистона, как и его, как всех, подхватывают потоки, несут, швыряют туда-сюда. Вот его закрутило в другую сторону и понесло, понесло. У Левенталя сжалось сердце, вдруг замутило, он зажмурился.

— Надо поговорить с ним начистоту, — он пробормотал, приходя в себя. — Зачем я буду верить кому-то на слово. Ему уподобляться. — Он вынул из кармана носовой платок и вытер лицо.

8

Но прошла неделя, а Левенталь и не подумал связаться с Уиллистоном, хоть ежедневно себе обещал внести в это дело ясность. Олби не объявлялся, Левенталь надеялся больше его не увидеть, хотя — мало вероятно. Зато на Статен-Айленде слегка развеялись тучи. Конечно, Микки не то чтобы совсем выкарабкался, но ему полегчало, Левенталь теперь не так за него волновался. Макс ответил тогда телеграммой: приедет сразу же, как только ему порекомендует доктор; Левенталь написал: лично он считает, что Макс должен быть дома в такое время, но пусть сам соображает.