|
Когда смотрю на свою — я впервые вижу тень своего отца. Впрочем, не совсем отца. Мои плечи не приподняты, словно от постоянного холода. И волосы у него были длиннее. Но все равно я вижу его в напряженной позе, с постоянно вскинутым подбородком — даже в тени на земле виден наездник. Я застигнут врасплох, и, когда Корр резко дергается вверх и в сторону, я ничего не делаю. Он уже почти становится на дыбы, пока я успеваю это осознать, — но потом снова опускает копыта точно на то же самое место, где они стояли, при этом основательно окатывая меня водой. Во рту у меня соль, и я вижу, как его уши поворачиваются в мою сторону, шея изгибается… И я впервые за много дней смеюсь. В ответ на этот звук Корр мотает головой, как собака, что отряхивает воду. Я делаю несколько шагов в воде, и Корр следует за мной, а потом я бросаюсь к нему и бью ногой по волнам, обливая его водой. Он ржет, и вид у него оскорбленный, а потом он снова колотит копытами, посылая на меня фонтаны брызг. Мы прогуливаемся в воде взад-вперед — я не поворачиваюсь к нему спиной, — и он идет за мной, а я — за ним. Он делает вид, что пьет воду, и тут же вскидывает голову в насмешливом отвращении. Я тоже притворяюсь, будто хочу напиться, набираю воду в пригоршню — и выплескиваю на него. Наконец я выдыхаюсь, ноги у меня болят от острой гальки на дне, да и вода уже так холодна, что невозможно терпеть. Я подхожу к Корру, он опускает голову и прижимает морду к моей груди; я ощущаю его тепло сквозь промокшую рубашку. Я поглаживаю отметку на его шкуре, за ухом, чтобы успокоить его, и запускаю пальцы в гриву — чтобы успокоиться самому. Где-то неподалеку я слышу негромкий всплеск. Это может быть рыба, хотя она должна быть порядочных размеров, чтобы я услышал ее сквозь шум бурунов. Я оглядываю море — и вижу сгусток черноты. Я не думаю, что это рыба, и Корр тоже так не считает, он смотрит на воду… Теперь он дрожит, и, когда я выхожу из воды, ему требуется целая долгая минута, прежде чем он решается последовать за мной. Он делает один медленный шаг, потом другой, и вот уже вода не касается его ног, тогда он останавливается, замирает. И оглядывается на море, вскинув голову, изгибая губы. Я резко дергаю повод и прижимаю железо к груди Корра, пока он не успел испустить зов. До тех пор пока он в моих руках, он не будет петь песнь водяных лошадей. Возвращаясь к покатому склону для спуска лодок, я вижу силуэты наверху, у дороги к Скармауту. Люди стоят на гребне холма, там, где он встречается с небом, черные на фоне пурпура. И хотя они далеко, одного из них не узнать невозможно, настолько он тяжеловесен по линиям, — это Мэтт Малверн. Поза зрителей говорит о том, что они интересуются моими успехами, и потому я продвигаюсь вперед с осторожностью. Мне не требуется много времени на то, чтобы выяснить: Мэтт Малверн помочился в мои ботинки. Люди на гребне хохочут. Я не желаю доставить Мзтту удовольствие, как-то проявляя свои эмоции, и потому просто выливаю мочу на пляж — там ей самое место, — и связываю ботинки шнурками. Я вешаю их на седло на спине Корра и начинаю подниматься по склону. Хотя уже почти полностью стемнело, у меня еще много дел; до десяти я должен успеть к Грэттону. День еще продолжается, растягиваясь передо мной, невидимый в темноте. Мы идем в глубь острова. Мои ботинки воняют мочой. Глава десятая Пак Я очень давно не бывала в Скармауте после наступления темноты, и это напоминает мне то время, когда папа обрезал волосы. В первые семь лет моей жизни у папы были темные локоны, похожие на мои, — и он всегда говорил, что утром нужно первым делом их расчесать, а уж потом заниматься чем хочешь. Но когда мне было семь, папа однажды вернулся с причала с обритой головой, и когда я увидела, как он входит в дверь и целует маму в губы, я заплакала, потому что приняла его за чужака. |
