— Эй, — тихо сказал он.

Она слегка наклонила голову и выдохнула; звук выдоха напоминал то же самое слово, сказанное в ответ.

Она некоторое время молчала, потом сказала тихо:

— Мы всё сделали правильно, да?

— Ещё как, — ответил он. — Двое отличных детей. Ты была чудесной матерью. — Он сжал её руку чуть-чуть сильнее; она выглядела такой хрупкой, а на тыльной её стороне виднелись синяки от игл, которые сегодня в неё втыкали. — И чудесной женой.

Она улыбнулась — слабо, насколько позволяло её ослабленное состояние.

— А ты был чудес…

Он перебил её, не в силах слышать этих слов.

— Шестьдесят лет, — вырвалось у него, но и это, как он тут же осознал, касалось их брака.

— Когда я… — Сара запнулась, вероятно, колеблясь между «умру» и «уйду», и выбрала второе. — Когда я уйду, я не хочу, чтобы ты слишком долго грустил.

— Я… я не думаю, что смогу с этим что-то поделать, — тихо ответил он.

Она почти незаметно кивнула.

— Но у тебя будет то, чего ни у кого раньше никогда не было. — Она сказала это без сожаления, без горечи. — Ты был женат шесть десятков лет, но у тебя будет даже больше для того, чтобы примириться… примириться с утратой супруги. До сих пор ни у кого, кто был женат так долго, не было такой возможности.

— Десятилетий не хватит, — сказал он, и его голос дрогнул. — Столетий не хватит.

— Я знаю, — сказала Сара и повернула запястье так, чтобы сжать его руку — умирающий утешает того, кто остаётся жить. — Но нам повезло, что мы так долго прожили вместе. Билл с Пэм и близко столько не прожили.

Дэн никогда в жизни не верил в подобную чепуху, но сейчас он почувствовал присутствие брата — его дух уже витал в этой комнате, должно быть, готовый сопроводить Сару в её путешествии.

Сара заговорила снова, хотя слова давались ей с трудом.

— Нам повезло больше многих.

Он на секунду задумался над этим. Возможно, она права. Вопреки всему, она, должно быть, права. Как это он думал тогда, в день шестидесятой годовщины их свадьбы, когда дожидался прихода детей? Это была хорошая жизнь — и ничто, случившееся с того дня, не в силах было этого отменить.

Она затихла на некоторое время, просто глядя на него. Наконец, слегка качнула головой.

— Ты сейчас такой же, как в день нашей первой встречи, столько лет назад.

Он отрицательно мотнул головой.

— Я тогда был толстый.

— Но твоё… — она поискала слово, нашла: — Жизнелюбие. Оно такое же. Всё такое же, и… — Она дёрнулась, по-видимому, ощутив укол боли достаточно сильный, чтобы пробиться сквозь лекарства, которые дала ей Бонхофф.

— Сара!

— Я… — Она оборвала себя прежде, чем произнесла ложь о том, что она в порядке. — Я знаю, что тебе было трудно, — сказала она, — в последний год. — Она замолчала, словно не в силах говорить, и Дону было нечем заполнить эту пустоту, поэтому он просто ждал, пока она соберётся с силами и продолжит: — Я знаю, что… что ты не мог желать оставаться с кем-то настолько старым, когда ты сам такой молодой.

Его желудок сжался, словно в кулаке боксёра-чемпиона.

— Прости, — сказал он почти что шёпотом.

Услышала ли она, он не мог сказать. Но она сумела немного улыбнуться.

— Думай обо мне иногда. Я не… — У неё заклокотало в горле, но он воспринял это как знак печали, а не её ухудшающегося состояния.