Музыкант — красивый негр, игравший блюзы, сделал паузу. Вдруг просияв улыбкой, она оставила Сима:

— Подождите меня! — и направилась к негру. Они сели за столик, мисс Уимэ что–то писала в блокноте, музыкант охотно говорил, иногда срывался к фоно и наигрывал обрывки мелодий.

Она вернула обратно, явно довольная, что на нее смотрела вся публика.

— Это твой знакомый? (Сим не помнил, в какой момент они перешли на «ты»)

— Это очень известный пианист. Я слышала несколько его пластинок. Мой отец в прошлом был журналистом и музыкальным критиком. Вот я и выдала себя за журналистку и сделала вид, что беру у него интервью.

— Ты записывала, что он говорил?

— Разумеется, нет! Только дела вид. Это так интересно — играть роли!

Он положил руку на ее колено, посетители из благовоспитанных буржуа, стали коситься на разнузданную пару, демонстративно оборачиваться и осуждающе шипеть — в те времена в Америке были весьма пуританские нравы. Жорж и Дениз вели себя вызывающе, они шокировали, и это еще больше подогревало желание. На сувенирной стойке он купил ей деревянную утку с выводком утят, в память о прогулке в сквере.

— Я должна была уехать сегодня вечером, но на поезд давно опоздала, а в гостиницу уже не устроишься. — Вид у Дениз был виноватый и, в то же время, насмешливо–манящий.

— В моем номере хватит места для двоих.

— Нам придется пройти почти пятьдесят кварталов.

— Может, взять такси? — предложил он, сгорая от нетерпения.

— Я обожаю ходить пешком!

— Это и мое любимое занятие. Каждый новый город я непременно вначале обтопаю ногами. Но, надо же перекусить?

— Вон из той забегаловки пахнет яичницей с салом! — она показала на какой–то сарай. Там, в самом деле подавали яичницу, горячие сосиски и хот–доги. Она заказала себе хот–дог, который ела на ходу с видом простоватой школьницы.

— Обожаю есть на улице хот–доги и мороженое.

Она не переставала болтала без умолку, лицо ее постоянно менялось — то она преображалась в наивную девочку с распахнутыми глазами, то в надменную буржуазку с поджатыми губами. Сименон не мог оторвать от нее взгляд. Они часто останавливались, что бы поцеловаться.

— Ты не будешь возражать, если я сниму туфли? Ноги натерты, а нужно пройти еще десять кварталов.

Сбросив туфли, она пошла по асфальту в чулках.

— Моя мать из очень богатой семьи. В пятнадцать лет у меня была верховая лошадь, дед владел в Монреале целой улицей. Но потом он разорился, пропадая в игорных домах, и оставил моему отцу лишь один большой загородный дом… — Она снова пустилась в рассказы о родственниках, сделавших блестящую карьеру, о своей любви к музыке, о том, что воспитывалась в женском монастыре…

А его терзало безумное желание, и он прерывал ее болтовню поцелуями.

— Я мечтала стать актрисой, но играла лишь в любительском театре. В восемнадцать лет я основала в Оттаве клуб девушек, мы ставили спектакли и устраивали балы!

Он проглатывал все то, что до сего момента терпеть не мог. Ему нравились полные блондинки, женщина, манившая его, была худая и смуглая. Ему нравились простые люди, претила буржуазность, амбициозность, все эти пошлые «балы для барышень» — и вот он получил все сразу. Но не ретировался, а прилип к ней, как загипнотизированный.

— Когда началась война, я поступила в Красный Крест, и работала в госпитале. Мой отец стал главным переводчиком в Парламенте в ранге министра.