|
Конечно, если бы товарищ Поспелов мог предположить, что нарвется на такое, он бы загодя приготовился, исключил бы, как говорится, момент внезапности, а здесь его обухом по голове, да еще полусонного. И позорное дело произошло: растерялся генерал, глаза забегали, щеки прибледнели. В растерянности он обхватил себя руками, точно совсем был раздет, попятился и что-то такое залепетал, чего никто не понял, и неизвестно, чем дело кончилось бы, если бы дочь генерала вздрагивающей походкой не пошла к диван-кровати, на которой спал товарищ Поспелов. Здесь она легла на живот и так начала хохотать, как умела это делать только Настя, выполняющая всегда эту процедуру с комфортом – лежа. Такой начался хохот, что Косте в пору проснуться, и соседи могли запросто сбежаться, тем более что к Насте Поспеловой через минуту присоединился и сам генерал-лейтенант Поспелов, директор завода без названия и адреса. Он, видать, тоже любил с комфортом хохотать: упал в низкое мягкое кресло. За ним засмеялась знатная телятница Прасковья, а ее сын Иван только улыбался и зажимал рот – в четыре хохочущих голоса они Костю обязательно разбудят.
2
По-деревенскому считать, позднее было время, по-городскому раннее, когда в семь часов утра в доме Ивана Мурзина и Насти Поспеловой накрыли завтрак, да не в кухне, а в гостиной. К этому времени Иван полностью почувствовал и оборотную сторону ошеломляющей новости: деревню, то бишь поселок Старо-Короткино, телефонизировали, что значит телятнице Прасковье, директору Дворца культуры и всем другим жизни не будет. До семи часов утра Иван насытился телефонизацией до отвала: весь тракторный, комбайновый и прицепной парк поздравлял его с возвращением, а Иван – вот она, телефонизация! – всех, кто звонил, должен был звать на вечер в гости. Ох, где-то мы научно-технический прогресс вовсю осуществляем, а в другом и не чешемся! Например, по тому же телефону Иван узнал, что между бригадами в поле и руководством колхоза радиосвязи до сих пор нет. До семи часов утра Иван с тестем ни деловых, ни родственных контактов не имели, так как в шесть с минутами проснулся Костя, и начались новые неприятности: отца он опять не признал, но не испугался, как в первый приезд, а отнесся как к пустому месту, что и послужило в дальнейшем установлению в доме мира. Дело в том, что Костя к деду, хотя товарищ Поспелов прожил уже четыре дня, относился тоже как к пустому месту – не замечал. После умывания одели сына в матросский костюмчик, в желтые ботинки, пристегнули саблю. – Где бабука? – спросил Костя, когда мать пыталась посадить его на высокий детский стул, и завтракать до прихода бабушки отказался. Прасковья, прихватив подарки сына, чтобы забросить по пути домой, убежала на ферму отдать ценные распоряжения: «Всего, Вань, минутка, одна, Вань, минутка!», – но вот больше часа пропадала. Мать и Настя удивились дорогим подаркам: жене Иван привез отрез темно-бордового бархата на вечернее платье, матери – кримпленовый костюм, Косте – кучу игрушек, на которые тот тоже смотрел как на пустое место. Какой-то заковыристый малый… Тесть в темном костюме, яркой водолазке, помолодевший, сидел на сложенном диван-кровати, курил американские сигареты, дым выпускал колечком – старался показать, что на зятя не обижен. Настя, не справившись с Костей, села рядом с отцом, и все четверо принялись молчать – устали, наверное, от ранних волнений и хлопот, а Костя, ко все большему беспокойству отца, тихий, точно во сне, встав коленями на стул и поставив локти на подоконник, изучал три осокоря на берегу, скамейку под ними и реку Обь, слегка сузившуюся в августе. Почему не проказил, не капризничал, то есть не сопел, не пыхтел, не приставал к родне? – Он что, всегда такой? – спросил Иван, в ответ на что Настя фыркнула, а тесть, выходит, держал сердце на зятя, если посмотрел на Ивана, как шофер с черной «Волги» на тракториста. |
