– В чем дело? – недоуменно спросил кто-то. – Авария?

– Не волнуйтесь, господа, – перейдя на испанский, чтобы дать переводчику возможность передохнуть и смочить пересохшее горло, сказал Горобец. – Это не поломка, а просто очередной, заключительный этап демонстрации. Сейчас вы своими глазами увидите то, о чем я уже рассказывал, давая краткое техническое описание данного образца. Боекомплект в машине расположен таким образом, что при попадании в него вражеского снаряда и детонации экипаж остается невредимым. Усиленная броня отсека защищает людей и жизненно важные узлы и агрегаты от повреждений, а выбитые взрывной волной вышибные заслонки направляют кинетическую энергию взрыва вовне.

Два солдата уже вынимали из подъехавшего к «Черному орлу» джипа одетый в комбинезон и танковый шлем манекен. Экипаж, все три человека, неторопливо шагал к заблаговременно отрытому на некотором удалении от танка укрытию. Бородатый сеньор Гомеш, склонив к уху генерала Моралеса забинтованную голову, что-то негромко сказал. Брови сеньора Алонзо удивленно приподнялись над оправой солнцезащитных очков; пожав плечами, он обратился к Горобцу:

– Сеньор Гомеш пребывает в некотором недоумении, – сказал он. – Ему понятно, почему тяжелый американский танк заменили броневым щитом. Но он не понимает, почему экипаж покинул машину и направляется в укрытие, если ему, как вы говорите, ничто не угрожает.

– Простите? – слегка растерявшись, переспросил Горобец.

Он превосходно понял вопрос, но не знал, что на него ответить. Эти люди охотно соглашались, что покупать тяжелый «Абраме» только затем, чтобы его расстрелять, неумно и расточительно. Но ценность человеческой жизни – любой, кроме своей собственной, – для них равнялась нулю, и ради своего удовольствия они с радостью были готовы ухлопать любое количество народа.

Александр Андреевич так и не успел придумать достаточно твердого и в то же время дипломатичного ответа, сводившегося бы к тому, что при всем уважении к сеньору Гомешу, его бинтам, бороде и несомненно высокому статусу никто не собирается подвергать экипаж ненужному риску. За него все решил переводчик, вообразивший, по всей видимости, что Горобец не расслышал вопрос, и поспешивший ему на помощь, дав довольно точный русский перевод. Микрофон при этом оставался у него в руке, и усиленные мощными репродукторами слова, эхом отражаясь от каменистых склонов, прозвучали, казалось, на все ущелье.

Шедший последним с незажженной сигаретой на губе Сердюк остановился, помедлил секунду, а потом молча развернулся на сто восемьдесят градусов и, постепенно убыстряя шаг, заторопился обратно к танку.

– Вот козлы-то, – сказал Сумароков идущему рядом Гриняку.

– Хлеба и зрелищ, – проворчал тот. – С одной стороны, оно, конечно, правильно. А с другой – пусть сами туда лезут, если охота.

За этим обменом пренебрежительными репликами отряд не заметил потери бойца. Лишь остановившись на краю бетонированного окопчика, Сумароков обернулся и обнаружил, что Сердюка с ними нет.

– Что делает, дурак! – с огромной досадой воскликнул он. – Санька, а ну, назад! Вернись, я все прощу!

Сердюк уже вытаскивал из водительского люка манекен, действуя при этом так энергично, что пластмассовая голова в танковом шлеме оторвалась и осталась у него в руках.

– Лови! – крикнул Сердюк одному из солдат и бросил голову ему.

По-русски солдат не понимал, но ситуация не допускала двоякого истолкования. Сделав рефлекторное хватательное движение, он поймал – увы, не совсем то, что надо: в полете шлем свалился с пустотелой скользкой головы манекена, отчего та уподобилась разделяющейся боеголовке, солдат схватил шлем обеими руками, а пролетевшая мимо голова, кувыркаясь, покатилась по песку.