Нисмайл начал постепенно приходить в себя. Все здесь было для него непривычным и необычным. На его родине мягкий, умеренный климат поддерживался искусственно. Там всегда была весна. Воздух был неестественно чист и свеж. Дожди шли в строго определенное время. И вот сейчас он вдруг оказался в этом влажном болотистом лесу, где небо часто покрывалось тяжелыми облаками и нередки были густые туманы, а иногда целыми днями шли непрекращающиеся дожди, где жизнь растений развивалась по каким-то своим законам, а вернее, не подчинялась никаким законам вообще.

Ничто не напоминало здесь тот порядок и симметрию, к которым он привык.

Нисмайл почти отказался от одежды. Сам находил те коренья, ягоды и растения, которые могли сгодиться в пищу; а на реке сделал небольшую запруду и ловил там какую-то шуструю, темно-красную рыбешку. Он часами бродил по густым джунглям, наслаждаясь их необыкновенной красотой и даже испытывая своего рода удовольствие от напряженного состояния, когда пытался найти в этой чаще дорогу к своей хижине. Часто он пел, громко и неумело, чего раньше не случалось никогда. Несколько раз начинал готовить холст, но всегда оставлял его нетронутым. Он сочинял совершенно нелепые стихи и с чувством декламировал их своей необыкновенной аудитории высоким деревьям и причудливо сплетенным лианам. Иногда он вспоминал замок короля Трейма. Размышлял, не нанял ли тот нового художника, чтобы все-таки украсить перголу несколькими пейзажами, и старался представить себе, как цветут сейчас вдоль дороги, ведущей в Хайморпин, прекрасные халатанги. Но такие мысли приходили к нему редко.

Он потерял ощущение времени и уже не мог сказать точно, сколько недель прожил в этом лесу, пока не встретил первого метаморфа.

Он столкнулся с ним случайно на сыром, топком лугу в двух милях от своей хижины выше по течению реки. Сюда он пришел, чтобы собрать мясистые, ярко-красные клубни болотной лилии, которые затем разминал и пек из них лепешки, заменяющие ему хлеб. Клубни росли глубоко. Ему приходилось ложиться на землю и, прижимаясь к ней щекой, вытаскивать их из жидкой грязи, засунув туда руку по самое плечо. И вот он встал, весь в тине, сжимая в руке мокрые, грязные клубни, и неожиданно заметил фигуру на расстоянии чуть более десяти ярдов от себя.

Он никогда не видел метаморфов. Коренных обитателей Маджипура навсегда изгнали из Аланрола – главного континента, где Нисмайл прожил всю свою жизнь. Но он знал, как они выглядят, и сейчас был уверен, что перед ним стоит один из них – худощавое существо высокого роста, с грубыми чертами лица, раскосыми глазами, очень маленьким носом и жесткими, упругими волосами бледно-зеленоватого оттенка. На нем была только кожаная набедренная повязка, а у пояса на ремне висел острый короткий кинжал, изготовленный из какого-то темного дерева и гладко отполированный. Он стоял как ни в чем не бывало, опираясь на самодельную трость, скрестив свои длинные ноги. Вид у него был и пугающий, и добродушный, и даже какой-то смешной. Нисмайл решил не поддаваться панике.

– Здравствуйте, – беззаботно сказал он. – Вы не возражаете, если я буду собирать здесь клубни?

Метаморф ничего не ответил.

– Здесь неподалеку моя хижина. Зовут меня Терион Нисмайл. Я занимался психогенной живописью в королевстве Кристальных городов.

Метаморф по-прежнему молча разглядывал его. Но вот на его лице мелькнуло какое-то непонятное выражение, он повернулся и с достоинством зашагал к джунглям, где вскоре скрылся из вида.

Нисмайл пожал плечами и опять принялся вытаскивать из грязи питательные клубни.

Недели через две он встретил другого метаморфа, а может, это был тот же самый. Нисмайл сдирал в этот момент кору с лиан, намереваясь сделать веревку для ловушки на билантонов. Абориген снова как призрак бесшумно возник перед ним и некоторое время молча рассматривал его издалека, как и в прошлый раз стоя на одной ноге.