– Как можно в двадцать первом веке выдавать себя за кого-то другого? – раздался голос с дивана.

– В том-то и дело. У меня нет точного слова для эмоции, которую я испытываю. Все это одновременно смешно, нелепо и страшно. Страшно от того, что это происходит на самом деле. Мы посмеялись бы с вами, если бы чью-то мать не сбросили с лестницы. Сначала преступник проник в дом, надеясь пограбить. Но потом осмотрелся, порыл документы. Полагаю, Жанна гораздо более богатая невеста, чем принято думать.

Правдорубов встрепенулся.

– Для меня это не имеет значения!

Жанна презрительно подняла бровь. Правдорубов ухмыльнулся в ответ. Получилось криво. Ему явно было дискомфортно от того, что «бедная овечка» вспомнила о том, что это она хозяйка положения. Это было ему не выгодно. И удар этот нанес ветхий филин из соседнего кресла. Без него все было хорошо, катилось, как по рельсам.

– Вы скудоумный манипулятор! – выплюнул Правдорубов в адвоката. Но никто даже не посмотрел в его сторону.

– Из-за забора кажется: вот он богатый дом, вынести из него деньги и ценности да убежать подальше. Но изнутри открываются другие перспективы. Зачем уходить с одной вишенкой, если можно присвоить себе целый вишневый сад? Войти в совсем другое общество?

– Все это звучит в высшей степени патетично, я бы даже похлопала, – спокойно ответила Эльвира. – Но вы совсем запутали мою бедную больную дочь, пытаясь ее соблазнить. Девочки, надеюсь, вы станете моими свидетельницами? Такого человека нужно лишить адвокатского статуса.

Но поклонницам Агаты Кристи было любопытно.

– А где снята эта фотография из коробки?

– Маленькая рыжая женщина, которая работала гардеробщицей в музее. Может быть, Афанасий Аркадьевич, вы даже ее видели. В девяностые она была здесь домработницей. Снимок сделан в парке, видите, тут какие-то посторонние мужчины. Волосы у настоящей Эльвиры здесь короткие, я думаю, это было первым, что она сделала, начав новую жизнь. Они гуляют. Она выглядит даже более счастливой, чем возле богатого дома, где ей милостиво позволяли жить.

Смородина достал первую черно-белую фотографию.

– А вот снова они и маленькая Жанна. На фоне дома с колонной. Спасибо шашлычнику за капитель. Я думаю, второй такой во всем Подмосковье не сыскать. Редкого уродства вещь. Здесь кадр обрезан, даже не видно, что это колонна. Только кусок каменной мордочки. Перед смертью Эмма Викторовна попросила дочь достать коробку с антресолей, ведь сама этого она сделать уже не могла. Дочь, к сожалению, ту историю давно забыла, пятнадцать лет прошло. Поэтому она и публиковала снимки и письма в газете, надеясь, что кто-то поможет ей разгадать тайну. Это ее вы, Анна, приняли за архитектора. Она инженер, живет в Бельгии. И ей очень удачно подкинули идею, что на снимке не гражданская жена хозяина дома, а развратная нянечка.

Он улыбнулся.

– Эльвире запрещено было заводить подруг. Когда ее выгнали из дома, ей не к кому было пойти. Она пошла к бывшей домработнице, и та ее приютила. Отношение битой жизнью Эльвиры к этому поступку было таково, что она ни разу не рассказала о нем своей так называемой подруге, которую мы с вами видим. Думаю, это была интуиция. Она что-то чувствовала, но доверяла этим ощущениям, поэтому и попалась. А еще я думаю, что она не столько доверяла… сколько отчаянно нуждалась в сочувствии. Чтобы кто-то снял с нее груз пережитого, избавил от чувства вины глубиной с Марианскую впадину. А здесь что снимать? Это был редкий случай химически чистого добра, может быть, самое лучшее, что случилось с ней в жизни. Я сделал несколько запросов… Думаю, Эльвиру отравили тем же ядом, что и Тосю. Мне очень жаль, Жанна. Я надеялся, что смогу ее найти. Фотография на фоне дома? У Эммы был свой оттиск.