Изменить размер шрифта - +
Он был среди тех мальчишек, кого со школьной скамьи призвали к оружию — спасать агонизирующее фашистское государство. И хотя ему относительно повезло — попал он не на Восточный фронт, а в тихую Данию, — Ленц, будучи впечатлительным юношей, не выдержал тягот военной жизни и дезертировал незадолго до окончания войны. О своих злоключениях он поведал в первом романе «То были ястребы в небе», вышедшем в 1951 году. К этому времени Ленц — после нескольких семестров гамбургского университета, который вынужден был оставить за неимением средств, — работал журналистом в одной из гамбургских газет.

Первенец Ленца был произведением ученическим; можно сказать, что свой первый «урок» он выполнил, снимая копию. Особенно сильным и длительным оказалось влияние Хемингуэя. Оно ощутимо и в следующих романах Ленца: «Дуэль с тенью» (1953), «Человек в потоке» (1957), «Хлеба и зрелищ» (1959), а также в рассказах, объединенных в сборник «Горе-охотник» (1958). Рецензируя сборник, писатель Фридрих Зибург озаглавил свою статью «Молодой человек и море», этой формуле суждено было на долгие годы стать «дразнилкой» Ленца.

Помимо формальной ориентации, Ленц позаимствовал у Хемингуэя героев, людей исключительно «мужского» дела — солдат, охотников, спортсменов, моряков, — отстаивающих право на существование в борьбе со стихией, будь то природа или общество, которое тоже дано как стихия. От Хемингуэя у раннего Ленца и тяготение к экзотике: действие его произведений 50–х годов происходит в самых разных местах — от Африки до северных морей. И на всех широтах его герои обнаруживают недюжинную внутреннюю стойкость, несмотря на внешнее поражение.

Романом «Хлеба и зрелищ» (1959) Ленц как бы сдал экзамен на аттестат зрелости. С начала 60–х годов начинается новый период его творчества — усвоение уроков «высшей школы». Впоследствии в статье «Мой образец Хемингуэй» Ленц отметил, что «героические мгновения крушения» постепенно утрачивали для него свое магическое притяжение, высвобождая место для обыденности с ее жгучими, хотя и не броскими проблемами, величайшим мастером в постижении которых стал для него Чехов. Большинство рассказов Ленца этих лет относится к социально-бытовой литературной живописи, тяготеющей к скрытому, «мягкому» гротеску и ненавязчивому морализаторству. Параллельно развивается другой план его творчества — пристрастие к стерильной, замкнутой конструкции в экзистенциалистском вкусе, призванной экспериментальным путем выявить возможность «чистого» решения современных и еще в большей степени «вечных» нравственных проблем. В произведениях этого толка — пьеса «Время невиновных — время виновных» (1962), роман «Городские толки» (1963) — особенно явственно слышится чужой голос — в первую очередь Камю и Сартра, французских экзистенциалистов.

В 60–е годы постепенно укрепляется авторитет Ленца как мастера социально-критической прозы, хотя его обличения зачастую остаются расплывчатыми, косвенными: он избегает называть угнетателей своими именами, сосредоточиваясь на вопросах личной морали и личной ответственности.

Эти вопросы часто соединяются в его художественном сознании с абстрактными проблемами власти и гуманности, насилия и свободы. Обращение к этой тематике было объективно задано всей западногерманской литературе, испытывавшей внутреннюю потребность в «расчете с прошлым», и Ленц по-своему на эту потребность отозвался. Лучше, убедительнее всего — в романе «Урок немецкого», возникшем, однако, не внезапно, но увенчавшем длительную, по меньшей мере десятилетнюю, фазу поисков, экспериментальной «плавки» темы в горниле поначалу абстрактных, «лабораторных» ситуаций с постепенным приближением к конкретной судьбе Германии времен фашизма.

Быстрый переход