|
Право на «живой пример» приобретает, таким образом, уже человек, способный разделить страдание — способный на пассивный, почти смиренный протест против несправедливости. Обстоятельность и общий тон изложения истории Люси Беербаум указывают на то, что эта история особенно дорога автору. Ленц и сам признал это в беседе с журналистами, дав понять, что «экзистенциалистский» период не прошел для него бесследно и не изжит полностью. Ответственность перед собственной совестью, личная порядочность как высшая и в то же время единственно ясная, безоговорочная ценность в сложном, запутанном мире людских отношений — это экзистенциалистское ядрышко сохранилось и у зрелого Ленца, несмотря на расширение его интереса к общественной проблематике.
Но ведь одна только — несомненно присутствующая у Ленца — искренняя озабоченность состоянием нравственного здоровья буржуазного общества, уязвленность его социальными пороками не могут дать большего, нежели стремление к личному совершенствованию, если за ними не стоит позитивная программа переустройства общества, — а такую программу Ленц не разделяет. Недаром он с иронией обрисовал деловитого и целеустремленного «левого» издателя Дункхазе, отвергшего труд педагогов — составителей как слишком далекий от практических нужд юного поколения. Однако и крах педагогического трио также обрисован с иронией: в открытке, посланной Пундту, Зюссфельд и Хеллер, сообщая о провале своего предприятия, пишут, что единственным достойным примером им представляется ветряная мельница… По мысли писателя — это крах старой буржуазной нормативной педагогики, крах отцов, не справляющихся с вышедшими из повиновения, живущими собственной жизнью детьми. А дети тем временем сами находят себе «живые примеры» (названию романа Ленц постарался придать символическую емкость), превращая их в идолов: таковы в их глазах футбольные звезды или кумиры эстрады, доводящие до истерики и транса своих молодых слушателей. Идолы эти — порождения «субкультуры» невысокого образца, они крайне сомнительны не только в эстетическом, но и нравственном плане; Хеллер прав в своей иронической констатации, что неистовые поклонники певца Майка Митчнера, приходя на концерты своего кумира, «сдают в раздевалку ответственность». Однако при всем своем духовном убожестве эти идолы — порождения искренней страсти. И в этом их преимущество перед отвлеченными педагогическими и литературными «примерами». Ведь трое педагогов, занятых поисками этих примеров, совсем не искатели по духу, они делают это не для себя, не для собственной жизненной ориентации, а в силу «отчужденно» исполняемой и не очень удачно избранной в свое время профессии. Для молодежи эти педагоги — все те же «чужие», служители аппарата подавляющей власти. Однако банкротству отцов — педагогов Ленц вовсе не противопоставляет идеалы детей, вызывающие у него не меньший скепсис. В истории восхождения и превращений Майка Митчнера сфокусирована судьба анархичного молодежного бунта в ФРГ, осуществлявшегося под эгидой «новой левой». Начавший с песен протеста, Майк Митчнер перешел затем — в угоду моде — к «религиозным песнопениям» о потусторонних радостях, что как нельзя лучше соответствует состоянию слушателей, одурманенных наркотиками… Разочарование в Митчнере, которое испытал юный Пундт, — это разочарование в социальном бунте, лишенном осмысленной программы и потому безобидном и быстропроходящем, как всякая эмоциональная вспышка. Оно-то и привело студента Пундта к самоубийству. Все основные фигуры романа даны на фоне конкретных исторических условий, написанных, как всегда у Ленца, подробно, с эпической обстоятельностью. Ленц — отличный рассказчик, его сила — в показе действия, особенно в многочисленных вставных историях. |
