Теперь даже из любопытства Магда не останется у дверей, она уходит, а Пундт говорит взволнованно, по все тише и тише и, потирая кулак о кулак, монотонно бубнит все более и более длинные фразы, словно не желает никому дать высказаться, словно непрерывно говорить стало для него необходимостью, отдушиной, приносящей ему облегчение после их горячей полемики, после его предложения. Он ничуть не в обиде, что его предложение отклонили, он понимает, что в их работе не обойтись без стычек, но он удивлен, что Хеллер после всей проделанной ими подготовительной работы, после голосований и даже принятых единогласно решений внезапно ставит под сомнение вопрос в целом и считает третий раздел судорожными педагогическими кувырками, да, этим он неприятно удивлен. Он полагает это и несправедливым, и неумным. Хеллеру, дабы понять, сколь глубоко он неправ, следовало бы побывать на любом молодежном диспуте; на каком-то определенном этапе спора молодежь все еще обращается к взрослым, просит ответа на вопрос: а что, собственно, можете предложить нам вы? И для обеих сторон будет весьма полезно, если в открытую тем самым дверь войдут к молодым людям два-три вдохновляющих примера, достоинства которых говорили бы сами за себя и которые помогли бы положить конец всеобщей нерешительности. Придерживаться, очутившись в неведомых местах, дорожных указателей — вот в чем врожденное, исконное желание молодежи; он, Пундт, нуждался в них в годы своей юности, и нынешняя молодежь, мятущаяся меж столькими возможностями, точно так же нуждается в них и не скрывает насущной потребности в подобных указателях. В этом смысле, что он и подчеркивает настоятельно и со всей подобающей случаю резкостью, их работа далека от попытки сварганить, как назвал это господин Хеллер, героическую похлебку с помощью лавров и истории. Поступок, к тому же примерный поступок, никак не попахивает тухлятиной; он все еще заслуживает внимания, он все еще достоин подражания, и, основываясь на собственном педагогическом опыте, Пундт может смело сказать: поступок такой вполне приемлем для молодежи.

Да слушает ли его вообще Янпетер Хеллер? Удовлетворен ли он? Рассеял ли директор Пундт его сомнения, выраженные столь агрессивно, добился ли, что тот по крайней мере станет снисходительнее в своих суждениях? Хеллер, их молодой коллега, безресничный взгляд которого редко-редко отрывается от экзотического оружия, который постоянно держит перед собой на столе стрелу или охотничий нож, проверяя их отточенность на собственной коже, едва не преступая границ возможного, Хеллер точно просыпается, когда Пундт обращается к нему, он точно стряхивает с себя благодушную отрешенность и, вяло качнув рукой, дает понять, что он, Хеллер, все усвоил. А теперь он хотел бы знать, кончил ли Пундт? Кончил?

Прекрасно, тогда и он выскажется и кое-что «особо подчеркнет». Так вот, от имени безымянных школьников он заявляет протест, ибо сейчас тут создатели хрестоматии в типичной для их педагогической системы манере пытаются внушить молодежи, понуждая ее жить под сенью душеугнетающих памятников, комплекс неполноценности. Почему они не хотят отказаться от запугивания авторитетами? Почему не желают сохранить неисписанными эти «чистые листы», почему не боятся, что в душах молодых возникнет чувство собственного убожества, а оно обязательно возникнет перед лицом тягостных идолов? И почему они настаивают на том, чтобы удушающей обязательностью примера обесценить радость свободных отношений? Его прямо-таки тошнит, когда он думает о подобном педагогическом изнасиловании. А ведь можно поступить совсем иначе. Можно, кстати говоря, дать заранее небольшое предисловие к хрестоматии, объясняющее, что каждый, кто читает ее, сам себе послужит примером или хотя бы может послужить примером, если получит шанс проявить заложенные в нем способности.