|
Если Найду имел в виду именно это, то я с ним не согласна. Другое дело, если он говорил о тебе как о представителе поколения, которое, как и мы, ходило в университет, — тогда он прав. Мы убеждены — мне очень неприятно говорить с тобой от имени небелых, но раз ты принуждаешь меня, что ж, пусть будет по-твоему, — мы, повторяю, убеждены, что апартеид укрепляют и поддерживают люди, которые, может быть, и не являются закоренелыми расистами. В те времена, когда мы учились в университете, Карл, кто мог подумать, что страна докатится до такого положения? Помнишь, как тебе и твоим друзьям удавалось высмеивать всяких мелкотравчатых националистов? Но каждый заботился лишь о своих корыстных интересах, а это в конце концов привело к тому, что каждый, так или иначе, стал защищать и поддерживать неограниченный апартеид — режим, при котором мы сейчас живем.
— Так что выбор был сделан еще тогда. Это ты и хочешь сказать? — Да, Карл. Это я и хочу сказать. — И если бы я женился на тебе, я бы тоже сделал свой выбор? — Да. Со всей определенностью, какая возможна в таких вещах. — И ты знала это еще тогда? — Бедный, бедный Карл! Да. — И тем не менее… — Я любила тебя, Карл. И, связав свою судьбу с моей, ты рисковал гораздо большим, чем я. Мы оба это знали. Вот почему ты ничего не хотел видеть. — Но ты видела! Я любил тебя тоже, но ничего не хотел видеть. Я загубил твою жизнь, но ничего не хотел видеть. — Все, что я сделала, я сделала по своей доброй воле, Карл. — И ты поступила бы так снова? Теперь? «О боже! Как его проняли слова Найду!» Она взяла себя в руки. — Нечестно задавать такой вопрос, Карл. Мир переменился. И только в этот миг наконец она увидела, что любовь давным-давно умерла. Но нежность, забота, участие — эти прощальные отблески зашедшего солнца — навсегда сохранятся в ее сердце, ибо любовь эта была чистой, прекрасной и сильной. «Если бы я знал тогда!» — думал он, понимая в то же время, что это ничего бы не изменило. — Я по-прежнему люблю тебя, — сказал он. — И всегда буду любить. Из темных глубин памяти до него, как бы въявь, донесся голос их старого профессора философии — чудаковатого старого англичанина с гнилыми зубами и потемневшими от курения пальцами. И этот голос говорил ему, что бытие определяет сознание, а сознание в свою очередь определяет бытие. Я таков, каким хочу быть, но каким я хочу быть, зависит от того, каков я. — Он в самом деле ненавидел меня, — сказал Карл Ван Ас. — Этот Найду? — Да. — Мне кажется, тебе следует рассказать мне о нем, Карл. «Как все это нереально! — подумала она. — Как будто он уже ушел, а здесь осталось нечто вроде материализовавшейся тени, и это не его голос, а только отзвук его голоса». Он сделал быстрое движение — словно хотел что-то смахнуть со щеки. — Рассказывать почти нечего. Рослый парень. Сильный, но не имеет никакого понятия о дзюдо. Знал, где прячется этот Дубе-Нкоси, но не хотел сказать. Ему вовсе не надо было умирать. — Он боялся, что вы заставите его говорить. — И предпочел умереть. Но ведь он умер, Милдред, даже не ради своего народа. — Было время, когда ты мог бы это понять, Карл. — Но ведь черные даже не поблагодарят ни его, ни его сородичей. — Он поступил так не ради благодарности. — Разве мы не должны заботиться о своих сородичах и отстаивать свое право на существование? «Я говорю совсем не то, что хочу сказать, — спохватился он. |
