Анна Старобинец. Живые
Звонит телефон. Даже теперь – через две недели после того, как в доме установлен огромный аквариум с раствором – я все еще не могу решиться. Уже четвертый день подряд мне звонят с фабрики и сообщают: готово. А я все еще раздумываю. Я не уверена до конца. Вру. Давно уже все решено, и я, конечно, просто тяну время. Передумать я не могу. И вовсе не потому, что уже заплачены деньги (хотя это большие, очень большие деньги!), а потому, что только ради этого я, кажется, и живу все последние дни. И если сегодня я передумаю, то завтра попросту не смогу найти ни одной внятной причины для того, чтобы встать, одеться, затолкать в себя пищу… ни одной причины для того, чтобы шевелиться. Так что я говорю в трубку: “Да, я буду сегодня. Где-нибудь около пяти”. И иду собираться. Менеджер по продажам встречает меня в холле. Не встречает – бросается навстречу, словно ошалевший от счастья пес с переполненным мочевым пузырем в предвкушении прогулки. Я с отвращением представляю, как подергивается в его узких черных брюках обрубок купированного в детстве хвоста. Менеджер протягивает мне руку и улыбается широко, сладко и, я даже начинаю подозревать, – искренне. То есть он, кажется, действительно рад меня видеть. Оно и понятно. Я для него очень ценный клиент, для менеджера. Я заплатила за заказ столько, что менеджер по продажам вполне может больше не быть менеджером по продажам. Ему хватит моих денег до смерти – даже если он долгожитель. Я ставлю последнюю подпись и забираю наконец свою коробку. Все время, пока мы оформляли контракт, она лежала на столе, и я старалась на нее не смотреть. Теперь она у меня в руках. – Вам помочь донести? – спрашивает менеджер. – Нет, спасибо. Она легкая. Она очень легкая. – Она очень легкая, – полувопросительно говорю я. – Так и должно быть, – предсказуемо комментирует менеджер. Чувствую себя глупо. Будто спросила у сотрудника крематория, как это такое большое тело поместилось в такой маленький кувшинчик. Собственно, это мало чем отличается от… Я все еще сижу в кресле, с коробкой в руках. – Позвольте предложить вам чашечку кофе? – Менеджер явно не знает, что со мной дальше делать. – Нет, что вы! – Я вскакиваю. Еще чего не хватало. Я ухожу с фабрики и думаю, что, скорее всего, больше никогда в жизни не встречу менеджера. И это очень хорошо. Потому что он знает обо мне слишком много. Если бы на протяжении этого месяца я каждый день приходила не на фабрику, а в церковь, священник, исповедующий меня, наверное, узнал бы о моей жизни меньше. Кроме того, священнику я бы не смотрела в лицо. В молодое, довольное, резиновое лицо.
Я возвращаюсь домой, ставлю коробку в коридоре, снимаю обувь, иду на кухню. Открываю дверцу холодильника, заглядываю внутрь – не потому, что проголодалась, а так, на автомате. Еды практически нет. С тех пор как… в последнее время я практически ничего не ем: нет аппетита. То есть ем, когда об этом вообще вспоминаю, но очень редко, помалу и какую-то ерунду. Не было такого, чтобы я, скажем, приготовила настоящий обед. Зачем он мне? Зачем он мне одной? В холодильнике – молоко, сок, пожелтевший кусок сливочного масла в раскуроченной, жирно блестящей фольге, множество консервных банок, засохшие вареные макароны в кастрюле, кокос. Стараюсь не думать о коробке в коридоре. Вытаскиваю кокос. Очень долго ищу и наконец нахожу молоток. Кладу кокос на пол, размахиваюсь, бью. Орех откатывается на метр, целый и невредимый. Подхожу и бью снова – тот же результат. Минут десять я гоняюсь за ним по кухне, с молотком в руках. |
