Павел Васильевич замолкает. Он снова сидит за столом, рассматривая свои большие морщинистые руки. Ника тоже сидит опустив глаза, она тоже не может забыть – как растекалась между пальцев грязь, которой был набит мешок со сменкой.

Узнав, что ее родители – мертвые, одноклассники сначала сторонились Ники, словно боялись: смерть, как зараза, перейдет к ним. Потом начали выяснять – как родители погибли. Случайно ли? А может, они сами захотели стать мертвыми? Может, сами сбежали в Заграничье? Может, Ника тоже хочет стать перебежчицей? Может, она и сейчас шпионит на мертвых?

Именно тогда Вадик предложил проверить: если изводить Нику – явятся ли мертвые родители ее спасти? Надо напихать ей в мешок грязи, засунуть портфель в бачок мужского туалета, приклеить Нику к стулу и посмотреть, что она будет делать…

На самом деле Ника знала, что она должна была делать. Нужно было объявить себя смертницей – как знаменитая Аннабель из ее старой школы.

В школе про Аннабель рассказывали легенды. Говорили, например, что она всегда носит при себе серебряный кинжал, доставшийся ей от бабушки, погибшей на фронте. И что однажды, когда на нее напала банда врагов – какая банда и каких врагов, Ника не помнила, – Аннабель сказала:

– Я не могу справиться с вами всеми, но я хочу, чтобы вы знали: я буду сражаться до последнего. Я смертница и не боюсь смерти. Я смертница и презираю боль. Смотрите! – и, выхватив нож, распорола себе руку так, что кровь струей брызнула в лица нападавших. Говорили, что после этого враги разбежались, не причинив ей никакого вреда.

Вот так и надо было себя вести! Носить черную одежду с серебряными молниями и сердцами, чуть что – говорить, что да, она гордится своими мертвыми родителями!

Жалко, что я такая трусиха, думает Ника, кусая ноготь на левом мизинце, как Аннабель я никогда не смогу. Я даже подойти к ней боялась – так и смотрела издалека.

Хорошо, что в этой школе никто, кроме Лёвы, не знает, что случилось с мамой и папой. Наверное, и Лёве не надо было говорить – но почему-то она поверила ему тем вечером, почему-то верит до сих пор.

Если Оля с подружками узнают про маму с папой – страшно подумать, что тут начнется!

– Короче, отряд майора Алурина отбился от фульчи. И тогда с той стороны прислали парламентера. Это была девочка, где-то вашего возраста, невысокая, хрупкая – вроде нашей Вероники, – Павел Васильевич кивает в ее сторону, – только еще более худая. Она шла по этому зловонному полю, где разлагались уничтоженные фульчи, и держала в руках тоненькую веточку, только что срезанную, еще зеленую. И к ней был привязан кружевной белый платок.

Она подошла совсем близко, когда вдруг майор Алурин выхватил пистолет – и, если бы солдаты не навалились, он бы выстрелил. А мы все-таки старались воевать по-честному: парламентеров не уничтожать, перемирие выдерживать, ну и все такое. Девочка же подошла совсем близко и сказала Алурину: дядя передает тебе привет, папа, говорит – иди к нам, наши уже все собрались. Вы поняли: они послали к Арду Алурину его дочь. Нашли где-то семью и всех убили. И теперь майору Алурину пришлось бы стрелять в собственных близких – в брата, в жену, в ребенка. Вот какая это была страшная война, ребята. Потому и говорят, что страшней войны не знала история.

Да, думает Ника, про такое тетя Света не рассказывала. Послушать ее – никто и никогда не встречает своих мертвых, только каких-то неизвестно откуда взявшихся мертвых, незнакомых.