– Значит, он умрет?

– Как знать – на все божья воля. Тело зарастет, но душа не в моей власти.

В груди противно заныло, сейчас я разревусь, хотя не плакала уже очень-очень давно. Слезы уже текут по щекам, горячая, крупная капля плюхнулась мне на руку.

– Что же мне делать? Он мой брат! Старший, – пробормотала я сквозь всхлипы. – Есть хоть какое-то средство ему помочь? Что, что мне сделать…

Женщина намочила в кадушке с водой полотенце, протянула мне вытереть слезы, с сочувствием покачала головой:

– Ну, разве только если брат… Ты все же деток моих из часовни увела, нехорошо будет промолчать. Неправильно! – Она прикрыла двери в дом и понизила голос: – Пойди в Слободку и попроси старцев его душу в тело вернуть, им что за душа – без разницы. Они по своей родной вере живут, не единому Христу Богу, а своим духам кланяются. Мне с ними говорить не о чем, здесь я тебе не помощница. Сама в Слободку пойдешь?

– Пойду! – кивнула я, вытирая слезы.

– Ладно, научу тебя что делать. Дите, что вы с мальчишками принесли – сынишка старца Макария. Ты его отнесешь в Слободку, обскажешь его родителю, что и как было в Горелой часовне. Он перед тобой за свою кровиночку в долгу будет и спросит, чего хочешь? Тут уже ты плачь и проси его брату твоему душу вернуть. Макарий даром что старец, а человек незлобный. Он тебя отведет с таким прошением к самому старшему со всех старцев, к самому Феодосию, в чьей руке людские души, и сам за тебя попросит. Уяснила али повторить?

– Уяснила, – кивнула я.

– Иди одевайся. Сейчас дите принесу, его небось обыскались!

Одеться мне недолго, я взяла куртку и толкнула дверь, чтобы выйти во двор, но Настасья Васильевна удержала меня:

– Погоди! Ты что, к старцам прямо так собралась идти, в чем стоишь?

Пожимаю плечами. Другого гардероба у меня не припасено: я и так сменила перемазанные в дороге свитер и брюки на более-менее чистые, после того как вымылась.

– Надо подыскать тебе что-то из одежи…

– Спасибо, это лишнее! Не надо! – поспешно отказалась я, потому что уже наблюдала, как Настасья Васильевна извлекла из громадного сказочного сундука длинное платье с вышитым подолом и нарядила в него Иришку. Больной без разницы, в чем лежать на кровати, но я в таком долгополом одеянии не смогу пройти даже пяти шагов – запутаюсь и упаду.

– Ох, беда с тобой! Хотя… – Настасья Васильевна окинула меня взглядом. – Вид у тебя тощий и жалостный будет…

– Лёшка, что у тебя случилось?

Мальчишка отодвинул капюшон с лица – я ахнула:

– Фрол??!

– Ага. Я тут спрятался за портомойней и тебя дожидаюсь.

– Мать тебя ругать не будет, что ты из чулана сбежал?

– Ругать не будет, сразу выдерет вожжами. Но это если узнает, что я сбег.

– Думаешь, не узнает? – засомневалась я.

– Откуда ей узнать? Лёшка в моей одеже в чулане остался, псалтырь читает – ему даже интересно. И матери со двора видно, как чья-то голова в окне качается. Еще Влас в горнице сидеть оставлен, он барышне ко лбу примочки прикладывает. Если мать поднимется наверх и спросит, все ли ладно, он кивнет. Кивнуть – это не языком солгать, грех невелик. Мы с братом сговорились, что не можно тебя одну в Слободку пускать…

Фрол вытащил из кармана куртки кепку с козырьком и прозрачного леденцового петушка на палочке.