Наверное, не стоило мне соглашаться с Хетти, что ей лучше вернуться на работу. Она теперь корит себя за то, что наняла няню: чужие руки будут успокаивать плачущую Китти, чужой голос — убаюкивать. Хетти и без того день и ночь изводится с тех пор, как родила Китти, — без чувства вины нет матери, как нет вина без винограда, — а теперь она еще должна волноваться, как-то там Агнешка будет относиться к ее ребенку, а ребенок к Агнешке и примет ли Агнешку Мартин, а она — его.

Хетти придется очень быстро овладеть искусством дипломатии. Не легче ли примириться со скукой ухода за ребенком и ждать, пока Китти вырастет? Меня подмывает позвонить Хетти и сказать: “Остановись, не надо!”, но я запрещаю себе. Моя внучка не создана для семейной жизни. Как Агнешка повлияет на характер Китти? Вдруг она помешает ее правильному развитию, научит выплевывать еду, ругаться нехорошими словами? Я бабушка Хетти, и я волнуюсь. Чувство вины передается из поколения в поколение.

Семейное проклятие

В шестидесятые годы, когда нам с Сереной было едва за тридцать и мы жили рядом на Колдикотт-сквер, няни у нас буквально мелькали, сменяя друг дружку. Почти все они были славные девушки, таких, чтоб одни сплошные недостатки, почти не попадалось. И каждая оставила свой след. Я убеждена, что и у моих детей, и у детей Серены по сей день сохранились привычки, которые они переняли у этих девушек.

Розанна, Вера, Криста, Мария, Свеа, Райя, Сатердей-Сара — все, несомненно, оказали влияние на их формирование. Возможно, наше с Сереной влияние было самым сильным, но я уверена, что мой Джейми научился настаивать на своем, угрюмо замыкаясь, у Веры, а безответно любить — у Сары. Флейтистка же Лалли научилась презирать нас всех у Марии, а ценить и беречь одежду — у Розанны. Ложась в постель с любовником, Лалли никогда не разбросает одежду на полу. Она аккуратно повесит все на спинку стула, а может быть, даже и в шкаф. Будет часами стирать какие-то вещи вручную, я же засовываю все в стиральную машину, и будь что будет.

В те дни, когда няни у нас менялись чуть не каждую неделю, я работала в галерее “Примрозетти” и получала гроши, Серена же начала неплохо зарабатывать в рекламе, а ее новый муж Джордж только что открыл свой антикварный магазин. Серена с Джорджем жили в просторном доме на Колдикотт-сквер. Девушки-помощницы жили в полуподвале, отдельной комнаты для них не было, и хотя стены там отсыревали и штукатурка отваливалась в лучших традициях ранневикторианских жилищ, никто не выражал недовольства.

Я Серене никогда не завидовала, она так доброжелательна, великодушна и щедра, с таким юмором относится к своей славе, что завидовать ей не приходит в голову. К тому же она, признаюсь вам, толстушка и утверждает, что именно полнота позволила ей выжить в мире, где все соперничают со всеми. “А, Серена! Конечно, у нее есть все, — говорят люди, — деньги, которые она сама зарабатывает, красивый дом, любящий муж, известность, ее имя не сходит со страниц газет и журналов, она творческая личность, у нее прекрасные дети, но ведь она толстая!” И все, на этом злословие иссякает.

В шестидесятые годы, когда Серена работала в рекламном бизнесе и безумно дорогой врач с Харли-стрит ежедневно ее взвешивал и делал ей какие-то кошмарные инъекции какого-то кошмарного препарата, изготовленного из мочи беременных кобыл или еще чего-то в том же роде, плюс дневная доза плохо очищенного амфетамина, она была худенькая и гламурная. Вот тогда — да, тогда я ей завидовала. Почему ей все так легко дается, думала я тогда, а мне все так трудно? Потом одергивала себя: сколько в моей бурной молодости было счастья, сколько отчаянных авантюр, а жизнь Серены, пока она не вышла замуж за Джорджа, была сплошное уныние и нервотрепка.

Познакомилась Серена с Джорджем в двадцать девять лет, и тут же с нее словно сняли проклятие: запутанная мозаика ее жизни каким-то чудом неожиданно сложилась.