Мой дом был высокий, в четыре этажа, с широкой лестницей и по одной-единственной комнате на этаже, а ванная втиснута под самую крышу. Дом Серены и Джорджа — сооружение позднегеоргианской архитектуры с колоннами. Все эти дома примыкают друг к другу, обрамляя площадь.

К тем временам они обветшали, центрального отопления не было. В полуподвальных помещениях сырость, потому что под домом текла заключенная в трубу Флит-ривер. У моего единственного в своем роде дома, именовавшегося “Башней”, кирпичный фасад вдавался внутрь, сам же дом был втиснут между двумя домами вполне нормальных размеров. В двадцатые годы девятнадцатого века какой-то подрядчик-авантюрист ошибся в расчетах, а позднее столь же лихой хапуга решил заполнить брешь, чтобы земля не пропадала даром.

Серена и Джордж были владельцами своего дома, а я свой снимала, и Серене часто приходилось помогать мне с оплатой. Я иной раз сердилась, что Серена считает меня словно бы продолжением собственной персоны и, стало быть, все, что принадлежит ей, автоматически распространяется и на меня, но она хотя бы никогда не ждала от меня благодарности. И ей не надо было спрашивать у Джорджа позволения, она зарабатывала деньги сама.

В те дни считалось, что если женщина хочет работать, няню будет оплачивать она, она же будет платить и домработнице, которая станет выполнять ее обязанности по дому. Традиция совместной ответственности родителей утвердилась только в восьмидесятые годы. Равенство, увы, не всегда благо. Женщины с высоким заработком сегодня с изумлением узнают, что обязаны выплачивать содержание оставившему их мужу — ему принадлежит половина их сбережений, половина того, что они зарабатывают, половина их пенсии. Для Серены это уж точно было как гром средь ясного неба, когда она узнала после тридцати лет брака с Джорджем, что именно столько теперь должна ему отдать.

Джордж не только хотел уйти к молодой любовнице, он хотел к тому же захватить с собой имущество и состояние Серены. Умер он до того, как суд успел оформить финансовые условия развода, так что судебного процесса удалось избежать, но все равно мы были в глубоком горе.

В те дни на Колдикотт-сквер все наши дети любили друг друга, и это облегчало жизнь тех, кто за ними присматривал: они не столько дрались, сколько хохотали. Должна признаться, все считали Джейми несносным мальчишкой, а был он вполне милый ребенок, только шумный, тогда мы говорили — неуправляемый, а сейчас определили бы, что он страдает от дефицита внимания, и прописали бы ему риталин. Лалли уже тогда играла на флейте, на пианино, на гитаре и вообще на всех музыкальных инструментах, до которых могли дотянуться ее детские ручки. Если я здесь мало рассказываю о Джейми, то это потому, что я сейчас так редко с ним вижусь. Он живет в Новой Зеландии, в Тимару, у него там казино с тотализатором, принимающим ставки на результаты скачек, и еще он помогает тренировать местную команду регби. Его жена Беверли не хочет, чтобы он поддерживал со мной слишком тесные отношения, тем более сейчас, когда Себастьян сидит в тюрьме. Беверли само дружелюбие, на скачках появляется в необыкновенных шляпках всем на зависть, а свою английскую родню считает людьми с придурью. Думаю, она вряд ли вышла бы за Джеймса, если бы не титул баронета, который он должен унаследовать, хотя ни денег, ни какой бы то ни было недвижимости с этим титулом не связано. Об этом позаботилось несколько поколений блудных сыновей. Но Беверли в один прекрасный день станет леди Спаргроув, и она от этого в восторге. В Тимару, насколько я могу судить, наследуемый титул — большая редкость.

Я вышла за отца Джейми, Чарльза, более или менее случайно — как в голливудских фильмах тридцатых годов, там юные прожигатели жизни просыпаются утром в незнакомой постели и с изумлением обнаруживают у себя на пальце обручальное кольцо: они, оказывается, муж и жена! Мы были в Лас-Вегасе, оба были пьяны да еще бог весть какой гадости нанюхались.