|
– Право, Виллиам, – сказал я, – вы ошибаетесь. Но мне пришло на ум, что вы могли бы попытаться сделать это, ибо вы не совершили ничего, что могло бы помешать вам. Почему должен я удерживать вас вдали от родных ради того только, чтобы не разлучаться с вами? Виллиам был очень растроган, но взглянул на меня. – Нет, – сказал он, – мы оба слишком долго плавали вместе, слишком далеко зашли оба. Я решил никогда не расставаться с тобой, покуда я жив, я поеду туда, куда поедешь ты, буду жить там, где будешь ты. А что до моей сестры, – сказал Виллиам, – я не могу послать ей столько денег, ибо кому принадлежат эти деньги, которые у нас имеются? Большая часть их – твоя. – Нет, Виллиам, – сказал я, – нет у меня ни пенса, который бы не принадлежал вам, и не будет у меня ничего, что не принадлежало бы вам в равной доле, а потому вы должны послать ей эти деньги. Если же вы не пошлете, то пошлю их я. – Да послушайте, – сказал Виллиам, – бедняжка ведь обалдеет. Она так изумится, что с ума сойдет. – Хорошо, – сказал я, – Виллиам, это можно сделать с осторожностью. Пошлите ей перевод на сто фунтов и сообщите, что через одну или две почты пришлете еще, и что пошлете ей достаточно для того, чтобы могла она жить, не держа лавки; а затем пошлите еще. Сообразно с этим Виллиам послал ей очень нежное письмо и перевод на одного лондонского купца на сто шестьдесят фунтов и попросил не беспокоиться и надеяться, что он в скором времени сможет послать ей еще. Приблизительно, десять дней спустя он послал ей другой перевод на пятьсот сорок фунтов и через одну или две почты – еще перевод на триста фунтов. И он написал ей, что пошлет ей достаточно для того, чтобы она могла бросить лавочку, и советовал ей снять дом, как говорил я выше. Он подождал, покуда не получил ответа на все три письма. В ответе говорилось, что она деньги получила, и, чего я не ожидал, сообщила, что никому из знакомых она не сказала ни одного слова о полученных ею деньгах и вообще о том, что Виллиам жив, и не сообщит об этом, покуда не узнает дальнейшего. Когда он показал мне это письмо, я сказал: – Знаете, Виллиам, этой женщине можно доверить даже жизнь. Пошлите ей остаток от пяти тысяч фунтов, и я поеду вместе с вами в Англию, в дом этой женщины, когда вы только захотите. Словом, мы послали ей пять тысяч фунтов, и она, получивши все сполна, через короткое время написала брату, что известила дядю о том, что очень больна и больше не может заниматься каким бы то ни было трудом и, что сняла дом, приблизительно, в четырех милях от Лондона, где будет якобы жить на средства со сдаваемых в наем комнат. Коротко говоря, она поступила так, точно понимала, что брат собирается приехать к ней инкогнито, и заверила, что он сможет жить так уединенно, как ему захочется. Благодаря этому перед нами отворилась та самая дверь, которая, как мы думали, на всю жизнь будет заперта для нас. Словом, мы решили действовать, но осторожно, скрывая как имена, так и все другие обстоятельства. Сообразно с этим Виллиам дал знать сестре, как приятна ему ее осторожность, а также, что она правильно угадала его желание жить в уединении, и, наконец, просил ее жить как можно скромнее до тех пор, покуда они не встретятся. Он собирался отправить это письмо. – Послушайте ка, Виллиам, – сказал я, – не посылайте ей пустого письма. Напишите, что с вами едет друг, который ищет такого же уединения, как и вы, и я пошлю ей еще пять тысяч фунтов. Так, коротко говоря, мы обогатили семью этой бедной женщины, и все же, когда дошло дело до отъезда, мужество покинуло меня, и я не осмелился. А что до Виллиама, то он без меня отправиться не хотел, и так мы после того провели еще два года, обдумывая, что нам делать. Вы, быть может, решите, что я слишком расточительно обращался с моим неправедно нажитым добром, осыпая щедротами и посылая княжеские дары постороннему для меня человеку, который даже не знал меня. |
