|
Так что брось упираться, время дорого, расскажи нам, что ты делал на ферме, а мы запишем и пошлем в Принс-Альберт. Майор очень занятой человек, он не привык терять время, он был в отставке, но вернулся на службу, навел в этом лагере замечательный порядок и помогает таким людям, как ты. Ты должен пойти нам навстречу. И он ответил, стоя все в той же настороженной позе, готовый отпрянуть, если я брошусь на него. — Не мастер я говорить, — только и сказал он. И тут же облизнул губы — словно язычок ящерицы мелькнул. — Плевать нам, мастер ты говорить или не мастер, нам нужна правда, пойми ты! Он в ответ хитро усмехнулся. — У тебя там была плантация — сказал Ноэль, — что ты на ней выращивал? — Это был просто огород. — Для кого ты выращивал овощи? Кого ими кормил? — Они были не мои. Их вырастила земля. — Я тебя спросил: кого ты ими кормил? — Их взяли солдаты. — А тебе было обидно, что солдаты взяли твои овощи? Он пожал плечами. — То, что растет на земле, принадлежит нам всем. Все мы дети земли. Тут в разговор вступил я. — На этой ферме похоронена твоя мать, верно? Ты ведь говорил мне, что твоя мать похоронена там? Лицо его замкнулось и стало как камень, но я продолжал наступать, чувствуя, что он вот-вот сдастся. — Ты рассказал мне о своей матери, но майор ничего не знает. Расскажи майору о матери. Я снова увидел, как он страдает, когда его вынуждают говорить о матери. Пальцы его ног скрючились, он облизал свою заячью губу. — Расскажи нам о своих друзьях, которые появляются среди ночи, сжигают фермы и убивают женщин и детей, — сказал Ноэль. — Вот что меня интересует. — Расскажи нам о своем отце, — сказал я. — Ты часто говоришь о матери, но ни разу не вспомнил об отце. Что случилось с твоим отцом? Он упрямо сжал рот, который не мог толком сжаться, и затравленно смотрел на нас. — Неужели у тебя нет детей, Михаэле? — спрашивал я. — Мужчина в твоем возрасте… Неужели у тебя нет где-нибудь жены и детей? Почему ты один? Почему не думаешь о будущем? Ты хочешь, чтобы твой род закончился на тебе? Это будет очень грустно, тебе не кажется? Тишина была такая плотная, что я услышал, как у меня звенит в ушах, такая тишина бывает в шахтах, в погребах, в бомбоубежищах, там, где нет воздуха. — Мы привели тебя сюда поговорить, Михаэле, — сказал я. — Мы положили тебя в удобную постель, сытно тебя кормили, никто не мешает тебе целый день лежать и глядеть, как по небу летят птицы, но мы хотим получить от тебя что-то взамен. Пришло время платить по счету. Тебе есть что рассказать, и мы готовы слушать. Можешь начать с чего угодно. Расскажи нам о своей матери. Расскажи об отце. Расскажи, что ты думаешь о жизни. А если не хочешь рассказывать о матери и об отце и о своем отношении к жизни, расскажи, как ты там возделывал землю, расскажи о своих друзьях с гор, которые время от времени наведывались к тебе и которых ты кормил. Расскажи нам то, что нас интересует, и мы отпустим тебя с миром. Я умолк. Он смотрел на меня, и лицо было все такое же каменное. — Ну же, Михаэле, говори, — продолжал я. — Ты сам видишь, как это легко — говорить. Послушай меня — слышишь, как легко мои слова наполняют эту комнату. Я знаю людей, которые могут говорить целый день напролет и никогда не устанут, они способны весь мир заговорить. — Ноэль предостерегающе посмотрел на меня, но я продолжал гнуть свое. — Да прояви себя хоть как-нибудь, иначе ты так и проживешь жизнь, никем не замеченный. Ты прибавишь лишнюю единицу к тому огромному числу жертв, которое подсчитают, когда кончится война. |
