Неверующий художник видит и изображает лишь великолепный фасад Церкви, который она показывает миру; он восхищается кораблем Петра, незыблемо стоящим в веках. Но он не помнит, сколько закланных жертв, сколько мучеников лежат в его основании: в течение девятнадцати веков из поколения в поколение лучшая часть человечества добровольно восходит на крест и остается там, и никакие насмешки не могут заставить их сойти с него. Никакие моральные, эстетические или общественные причины не вынудили бы меня принять самопожертвование стольких людей, если бы Иисус из Назарета не был Христом, Сыном Божиим, — если бы Он не существовал.

В монастырях и прицерковных домах (если говорить об одних монахах и священниках) царит не только дух радости и утешения. Но несомненно — он изобилует там. Их обитатели наслаждаются внутренним миром, который «не от мира сего». Их радость — это плод постоянных побед над природой, очень трудных побед, а есть еще и другие — те верные, которые поднялись до середины горы, они борются, изнемогают, падают, встают и снова бредут по дороге, помеченной кровью предшественников. Все они, и грешники, и святые, поверили слову, доверились торжественному обещанию: «Небо и земля прейдут, но слова Мои пребудут вовек». И те и другие, и святые и грешники восклицали в минуты сомнения и тревоги: «К кому нам идти, Господи? Ты один имеешь глаголы жизни вечной». Зачем бы им делать то, что делали люди, умершие задолго до них? Что им до праха тех, кого им не довелось любить? Для них речь идет вовсе не о том, чтобы унаследовать национальное достояние прошлого или притворяться, что они верят в легенды, которые якобы помогают сохранить кое-какие полезные добродетели. Попробуем представить невозможное, допустим, они получили откровение, что Сын Человеческий — не Сын Божий. В таком случае они перестали бы идти за Ним, бросили Его. крест, даже если бы речь шла о спасении какой-либо цивилизации или культуры. Люди идут за Ним, потому что Он сказал: «Я — Христос…», и они поверили Ему.

Не говорите мне, что надежда, не имеющая под собой основания, все равно остается надеждой, что если бы вечность не существовала, христиане никогда о том не узнали, и что, наконец, никого не смущает мысль о небытии. Подобные рассуждения годятся лишь для тех, кто давно покинул мир, а мир покинул их, кто приносит Богу никому уже не нужные останки. Для тех, кто наверняка одерживает верх в споре с Паскалем. Но для других? Для стольких молодых существ, посвятивших себя Богу в расцвете юности? Они все-таки отреклись от некоей реальности, ведь жалкое человеческое счастье как-никак существует. Любовь кажется нам непрочной и смешной лишь потому, что она — жалкое подобие Божественного единения.

Но если бы это единение оказалось иллюзией, если бы никогда в мире не прозвучали вечные обетования, наша слабая любовь стала бы бесценной жемчужиной, дороже которой ничего бы не было, и стоило бы отказаться от всего, чтобы ее приобрести. Но Слово стало плотью. Мы поклоняемся Кресту, потому что Оно было распято на нем. Крест без Слова — всего лишь виселица.

И потому каждый верующий, пусть даже чувствующий себя слабым и недостойным, должен ответить на этот вечный вопрос: «А вы за кого почитаете этого Человека?^» Моя книга, столь недостойная Того, чью жизнь она описывает, — лишь один из тысяч других ответов, свидетельство христианина, знающего, что то, во что он верует, — истина.

Великое древо Вселенской Церкви кажется нам прекрасным лишь потому, что оно действительно живое, и, несмотря на множество омертвевших веток, оно полно животворных соков, кровь Христа продолжает питать его от корней до мельчайших веточек, до последнего листка.