Она наклонилась, подняла котенка с каменной плиты у очага и посадила рядом с собой на скамью.

— Вот так, и о чем мы будем говорить сегодня? В «Ред Леттер» начали печатать интересный рассказ, но я очень надеюсь, что он не будет слишком длинным, каким был предыдущий. О, все эти несчастья, которые произошли с бедной девушкой. И я так и не узнала, чем все кончилось, потому что пропустила одну неделю. Помнишь, это было тогда, когда у меня жутко болел зуб?

Эмили любила побыть одна; ей еще хотелось немного поразмыслить о последствиях того, что случится, если подозрения, которые нервировали ее, окажутся правильными. Она перестала гладить котенка, когда почувствовала, как покрылась испариной.

Котенок мяукнул, требуя внимания, потом свернулся клубочком и замурлыкал. Дрова в очаге вспыхнули и затрещали. Ворона закаркала на трубе, а Дейзи, словно отвечала ей, замычала в коровнике. Эмили, схватив ножницы, начала распарывать швы жакета.

Когда она услышала стук в дверь, ножницы замерли в ее руке. Никто не стучался в эту дверь в течение всего времени, что они жили здесь. Неужели... Нет, нет! Только не он. Ой, будет убийство. Слава Богу, что Лэрри отсутствует. Девушка взяла жакет с колен и отложила его. Затем, сделав глубокий вдох, она пошла к двери и открыла. В следующее мгновение Эмили вскрикнула:

— Папа! О, папа! Папа! — Она кинулась на шею коренастому краснолицему мужчине, стоявшему на ступеньке, а он крепко прижал ее к себе, не говоря ни слова.

Девушка втащила его в комнату и закрыла дверь. Отец и повзрослевшая дочь посмотрели друг на друга на расстоянии вытянутых рук, а потом снова обнялись. Теперь она одновременно смеялась, плакала и пыталась говорить:

— О, папа! Папа! Откуда ты взялся? О, я так рада видеть тебя! О, папа! — Она погладила его шершавые щеки и, плача и заикаясь, сказала: — Я так рада тебя видеть. Я... я не поменяю этот момент и на тысячу фунтов. Ни за что!

— Как поживаешь, девочка?

— Я? О, я живу хорошо, папа, все в порядке. Надо же! Я только вчера вечером вспоминала о тебе. Я подумала, куда же ты запропастился. Это уже не одна, а полторы поездки. Прошло уже больше двух лет. Ой, да садись же. Давай твое пальто. Сейчас я налью тебе что-нибудь выпить.

Эмили повесила его пальто на спинку стула и положила туда же шапку, потом повернулась к нему, смеясь сквозь слезы, и воскликнула:

— Я сказала, что дам тебе выпить, но это всего-навсего чай.

— Чай - это здорово, девочка.

Но она не спешила готовить чай, а стояла и смотрела на отца, а он смотрел на нее. Затем Эмили снова кинулась к нему, но теперь смех не пробивался сквозь ее слезы, а плакала она не как девочка или даже юная девушка, а как взрослая женщина. И отец понял это, когда нежно обнимал ее.

Когда Джон Кеннеди видел дочь в последний раз, она все еще казалась ребенком, но ребенком, полным жизни и веселья; а теперь, два с половиной года спустя, Эмили была рядом с ним, но настолько изменившаяся, что он с трудом узнавал ее. Она оставила детство позади, она больше не напоминала неоперившегося птенца, а ведь ей было всего восемнадцать. Но она все еще была хорошенькой. О да, она была хорошенькой, больше чем хорошенькой. Он отстранил ее от себя и сказал взволнованным голосом:

— Успокойся, девочка, успокойся.

А она, опустив голову, пробормотала:

— Да, папа, да...

Эмили подала ему еду - холодное мясо, квашеную капусту, свежий хлеб и яблочный пирог. А он рассказал, как накануне вернулся домой и обнаружил, что Элис Бротон и ее выводок убрались, а дом как после побоища. Элис быстренько сбежала с другим жильцом, узнав, что его корабль скоро прибудет. Потом отец рассказал, как метался в надежде найти ее и Люси у Мак-Гиллби, но только услышал от миссис Гэнтри, живущей поблизости, странную историю о том, что произошло. Вчера поздно вечером он приехал к ее тетушке Мэри.