— Тридцать пять. Ужасный возраст!

Она увидела, что он улыбается, и, улыбнувшись в ответ, сказала, запинаясь:

— Ну, это был хороший возраст.

— Вы так думаете?

— Он мог бы быть моим отцом.

— Я тоже.

Ее глаза слегка расширились:

— Неужели вам тридцать пять?!

Он снова рассмеялся:

— Мне почти тридцать пять.

— Ну, вы выглядите моложе. А после того, через что вы прошли...

Эмили закусила губу и покачала головой, потом посмотрела на Стюарта извиняющимся взглядом, но в его глазах она заметила грусть.

Прошло, наверное, около полуминуты, прежде чем он тихо сказал:

— Вы первая, кто попытался напомнить мне о времени, проведенном мной в тюрьме...

— Я сожалею.

— Пожалуйста... пожалуйста, — Стюарт протянул руку и коснулся ее руки, — не сожалейте. Это все равно, что открыть дверь комнаты, которая была закрыта много лет, и впустить в нее немного воздуха. Когда люди не говорят это вслух, но выражают это взглядом, как люди в деревне и в округе, — он медленно покачал головой, — у меня возникает ощущение, что я все еще расплачиваюсь за содеянное. Это даже хуже, чем сидеть в тюрьме, потому что там не всегда было плохо, по крайней мере для меня. Я думаю, что я выработал свое отношение к жизни и прочим вещам, которое помогло мне продержаться там. Для многих все было по-другому. — Он очень медленно покачал головой и повторил: — О нет, для многих все было по-другому.

Эмили вдруг осознала, что его рука все еще лежит на ее руке. Девушка знала, что нужно, чтобы он убрал свою руку, потому что они сидели здесь у всех на виду. Хотя это был тихий уголок церковного двора, они все равно были на виду у всех. Люди проходили по дальней части тропинки. Но она не пошевелилась. Что-то в его лице, в его глазах заставило ее оставить все, как есть.

Стюарт продолжал говорить, но она пропустила часть его рассказа, ее мысли остановились на их руках. Но теперь Эмили сосредоточила все свое внимание на том, о чем он говорил, поскольку речь шла о Лэрри...

— Из нас двоих, как я уже сказал, ему досталась худшая доля, из всего, что я слышал и смог сопоставить, она устроила ему адскую жизнь... да и вам тоже.

— С ней было нелегко и... и, хотя она была вашей женой, я должна сказать, что она была плохой женщиной.

— Она была плохой женщиной, вы совершенно правы; а горечь сделала ее еще хуже. После того, что случилось со мной, я ее больше не видел. Видя меня сейчас, вы можете сказать, что она все мне компенсировала в конце своей жизни, но вы ошибаетесь. То, что она сделала, она сделала, чтобы насолить Берчу. Что касается меня, то она оставила мне хромое наследство, только и всего.

Николас Стюарт замолчал, а Эмили увидела, как его тонкие губы сжались в еще более тонкую линию. Девушка подумала, что у него красивый рот и хорошие зубы. У него было приятное лицо. Хотя оно и выглядело несколько по-иностранному, но в нем что-то было. Эмили подумала, что в соответствующем месте и в подходящих обстоятельствах он был бы не прочь посмеяться и пошутить. Стюарт был приятным человеком, и с ним можно было поговорить.

Но сейчас выражение на его лице было далеко от приятного, и он продолжал:

— В ее завещании есть один пункт, в котором говорится, что в случае, если я женюсь, я лишусь всего, что она мне оставила. А если быть точным, то все свои деньги она оставила семье своей кузины в Америке. Дом и ферму она завешала мне на определенных условиях, в которых оговорено, что ферма должна обеспечивать содержание дома и свое собственное содержание. Какую бы прибыль ферма ни принесла, половина ее должна тратиться на пополнение стада и прочее, а вторая половина - моя, что-то типа зарплаты. Поэтому, — он скривил губы, — я должен следить, чтобы ферма приносила доход.