Сегодня он какой-то бледный, огорчилась я и пересела поближе к нему в кресло. Присмотревшись, я заметила у него на правой руке поблекший синяк – лиловое пятно с желтовато-зеленым обводом.

– Лео, что с рукой? – спросила я.

Он глянул, нахмурился и опустил рукав.

– Ничего, – поспешно сказал он и тут же исправился: – Споткнулся на баскетбольной площадке.

Мать привела его ко мне примерно четыре месяца назад, когда у Лео начались проблемы в школе на Томпкинс-сквер. С самого начала мальчик ясно дал мне понять, что ненавидит мои занятия и, соответственно, меня, однако в таком возрасте это обычная история. Постепенно оттает, решила я. И у нас действительно стало что-то получаться.

Как Лео ни бухтел – и пение, дескать, занятие для детсадовцев, и барабанная дробь на бонго никому на фиг не нужна, – он все же начал понемногу вылезать из своего панциря. У нас сложился особый ритуал: он угрюмо заходит в кабинет, мрачно бурчит, что все у него в порядке, а потом, когда я ставлю перед ним ксилофон, светлеет лицом.

Чаще всего мы играли битлов, «ретро, но клевое», по определению Лео. Идея была его. Я стараюсь по возможности следовать желаниям клиентов: чем ближе им музыка, которую мы выбираем, тем эффективнее терапия.

Важно было заставить Лео не только слушать, но и играть – таким образом мы с ним вырабатывали общий язык. Иногда ведь трудно взять и признаться, что ты зол на весь мир, но можно сообщить это без слов, лупя палочкой по клавишам. Вроде языка глухонемых, подумалось мне: мысль передается без слов. Нужно лишь освоить этот язык.

– В общем, разучил You Can’t Do That, – сообщил Лео, отводя взгляд. – На айпаде.

– Из альбома Hard Day’s Night.

– Ага. Шестьдесят четвертого года, – уточнил он с такой уверенностью, словно сам присутствовал при выпуске альбома. – Хотите послушать?

– Еще бы. – Я отложила бумаги, достала палочки, умышленно затягивая паузу. – Но этот синяк… похоже, ты здорово ушибся.

– Ничего особенного. – Тон резкий, глаза бегают. – Даже не больно ни капли.

– Седрик был там?

Лео заколебался. По тому, как заметался его взгляд, я поняла, что угадала.

– Да вроде, – пробормотал он. – Не помню.

– Ты дал ему сдачи? – тихо спросила я.

Он рассматривал свои ладони.

– Нет, – ответил он наконец. – Он с дружками был. Вся кодла.

– Придурки, – пробормотала я.

Лео – высокий, худощавый – обещал вырасти красавцем, но пока был тощий как жердь. За это его безжалостно дразнил Седрик Мейсон – парень на год старше и чуть ли не на двадцать кило толще. В травле, упиваясь безнаказанностью, с удовольствием участвовали и приятели Седрика.

К тому же Седрик умел выпутаться из любой ситуации, язык у него хорошо подвешен, так что стоило Лео дать сдачи, как его же и объявляли «проблемным ребенком». Каким-то образом учителя ухитрились ни разу не заметить, как Седрик бьет исподтишка кулаком или шепотом обзывается. В итоге Седриком все довольны, а Лео не вылезает из кабинета директора.

Мать привела его ко мне по рекомендации школьного психолога. Она не понимала, откуда у сына эти вспышки агрессии, и понадобилось три встречи с ним, прежде чем я поняла, что Лео вовсе не зачинщик: он жертва травли, но не хочет этого признавать. К тому времени, как я поговорила с его родителями и объяснила им ситуацию, они уже приняли решение сделать наши занятия еженедельными: мальчик стал лучше учиться, лучше вел себя дома.

Я протянула Лео палочки, и он улыбнулся – первая настоящая улыбка с того момента, как он вошел в кабинет, – и начал отстукивать песню битлов.