— В тридцать пятом году после окончания высших курсов комсостава Красной Армии я был направлен начальником штаба к командарму, — он назвал известную фамилию. — Я был молод, влюблен. Моя жена вскоре должна была рожать, поэтому осталась у родителей в Москве, пока я не получу жилье по месту службы. Занятый срочными важными делами, командарм поручил мне составление и посылку телеграммы своей супруге, что и было сделано. Одновременно я давал телеграмму и своей жене и, наверное, потому подписал ту, которая адресовалась жене командарма, своим именем. Заканчивалась телеграмма, как я помню, словами: «Целую и обнимаю с нежностью, но темпераментно. Сережа». Но Сережей звали не командарма, а меня, Кириллова. Не знаю, трудно сказать, что подумала жена командарма, но, будучи женщиной властной и, очевидно, недоброй, она выдала мужу по первое число.

Вообще-то составление, посылка и отправка личных телеграмм не входили в мои обязанности помощника командарма. Однако спустя месяц я командовал ротой в Забайкальском военном округе, хотя с прежней должности можно было рассчитывать и на полк.

А спустя два года, в тридцать седьмом, самого командарма посадили как «врага народа». Меня таскали более года, отстранили и от последней занимаемой должности, понизили в звании и чуть самого не изъяли. В июне сорок первого я был капитаном и командовал батальоном.

В то время как однокашники Кириллова, даже тот же пострадавший командарм, за годы войны стали в большинстве своем генерал-лейтенантами и генерал-полковниками, командовали дивизиями, корпусами и армиями, а один даже получил четвертую генеральскую звезду, Кириллов лишь полгода назад стал полковником и был назначен начальником штаба нашей дивизии.

— Ты помнишь директиву, определяющую порядок выезда высших командиров в войска передовой линии? — спрашивает Кириллов Сергеева.

— Какую директиву?

— Директиву Ставки конца ноября сорок третьего… Когда под Никополем генерал-лейтенант Хоменко со своим командующим артиллерией заехали по ошибке к немцам и были убиты. Там, в директиве, определялся порядок выезда и меры предосторожности. Помнишь?

— Так точно! Там приводился еще случай с генералом Петровым на Калининском фронте. Помню. — Подняв голову, Сергеев смотрит перед собой и, будто читая по бумажке, докладывает: — При выезде командующих армиями и командиров корпусов в войска передовой линии в составе конвоя необходимо иметь опытного проводника из офицеров, личную радиостанцию и два-три танка или бронемашины…

В этом сила Сергеева: любую директиву, инструкцию, приказ он помнит и знает наизусть. Сорок третий год — когда это было! — сколько воды утекло, сколько времени прошло, а он отвечает так четко, будто только сегодня все это выучил.

— Ну, танки по воде не пустишь — не ходят, — замечает полковник Кириллов. — Катер нужен быстроходный и с минимальной осадкой, чтобы нигде не застрял.

— Товарищ полковник, — оживляется Сергеев, — а что, если нам переправить генералов на плацдарм на автомобилях-амфибиях?Они менее заметны на воде, чем катера, и моторы у них потише.

Полковник несколько секунд молчит, словно обдумывая, затем неожиданно вспоминает:

— У Василия Афанасьевича Хоменко я был в тридцатой армии… в сорок первом, под Смоленском… В самые тяжелые недели… Толковый был, волевой генерал…

— Что же толкового? — удивляется Сергеев. — Там в директиве все ведь подробно описывалось: сам сел за руль, командир корпуса его останавливал, а он ему: «Вы меня не учите, я в карте не хуже вас разбираюсь и ориентируюсь!» Вот и сориентировался, и разобрался! И второго генерала погубил.

— Волевого генерала, если он принял решение, остановить трудно, считай, невозможно, — спокойно объясняет Кириллов.