Но он не сделал этого; он сжимал ладонью плечо женщины, столь прекрасную, округлую верхушку тела, и это ощущение казалось ему достаточно полным, достаточно волнующим; он не хотел ничего большего.
С минуту они стояли недвижно, и вдруг женщина вся обратилась в слух. «Вы должны немедленно исчезнуть. Муж возвращается!»
Что было бы проще: взять портфель, прыгнуть на окно, с окна на мост, но Ксавер поступил иначе. Его охватило блаженное чувство: он должен остаться здесь с женщиной, ибо ей грозит опасность. «Я не могу покинуть вас!»
«Мой муж! Уходите!» — испуганно просила женщина.
«Нет, я останусь с вами! Я не трус!» — сказал Ксавер; тем временем с лестницы уже явственно доносились шаги.
Женщина пыталась оттеснить Ксавера к окну, но он знал, что не вправе покидать ее в минуту опасности. Уже слышно было, как в глубине квартиры открывается дверь, и Ксавер в последнюю минуту бросился на пол и залез под кровать.
3
Пространство от пола до потолка, созданного пятью досками, меж которых прогибался рваный соломенный тюфяк, было ничуть не больше, чем пространство гроба; но в отличие от гроба оно было душистым (приятно пахло соломой), с хорошей акустикой (по полу гулко разносились звуки шагов) и с широким обзором (прямо над собой он видел лицо женщины, которую не имеет права покинуть, лицо, отраженное на сером фоне тюфяка, лицо, пронзенное тремя стеблями соломы, торчавшими из мешковины).
Шаги, которые он слышал, были тяжелыми; повернув голову, он увидал на полу сапоги, топавшие по комнате. А потом, услыхав женский голос, не мог избавиться от легкого, но все же режущего ощущения жалости: голос звучал так же меланхолично, испуганно и заманчиво, как за минуту до этого, когда обращался к нему. Но Ксавер был достаточно благоразумен, чтобы побороть внезапную прихоть ревности; он понял, что женщина в опасности и защищается тем, чем обладает: своим лицом и своей печалью.
Потом он услышал мужской голос и подумал, что он подобен черным сапогам, шагавшим по полу. Затем услышал, как женщина говорит нет, нет, нет, как пара ног шатко приближается к его прибежищу и как низкий потолок, под которым он лежит, все больше прогибаясь, вот-вот коснется его лица.
И снова слышно было, как женщина говорит нет, нет, нет, только не сейчас, прошу тебя, а Ксавер видел на грубом полотне тюфяка, в сантиметре от глаз, ее лицо, и ему казалось, что это лицо делится с ним своим унижением.
Он хотел выпрямиться в своем гробу, хотел спасти женщину, но знал, что не имеет на то права. А лицо женщины было так близко над ним, оно склонялось к нему, умоляло его, и из него торчали три стебля соломы, словно это были три пронзившие ее лицо стрелы. Потолок над Ксавером ритмично прогибался, и стебли, словно три пронзавшие ее лицо стрелы, в том же ритме касались носа Ксавера и щекотали так, что Ксавер внезапно чихнул.
Всякое движение сверху прекратилось. Кровать застыла, не слышно было даже дыхания. И Ксавер тоже замер. Потом прозвучало: «Что это было?» — «Я ничего не слыхала, мой дорогой», — ответил женский голос. И снова, после минутной тишины, раздался мужской голос: «А чей это портфель?» Потом гулко раздались шаги, и видно было, как сапоги затопали по комнате.
Надо же, мужчина на постели был в сапогах, подумал Ксавер и возмутился; понял, что пробил его час. Опершись на локоть, он высунулся из-под кровати настолько, чтобы видеть, что происходит в комнате.
«Кто у тебя здесь? Куда ты его спрятала?» — орал мужской голос, и Ксавер увидел над черными сапогами темно-синие галифе и темно-синюю рубаху полицейской формы. Мужчина испытующе оглядывал комнату, а потом бросился к шкафу, который своей пузатостью наводил на мысль, что внутри скрывается любовник.
Тут Ксавер выскочил из-под кровати, неслышно, как кошка, и, как пантера, проворно. |