- Не надо, - иди! - сказал он.

Всегда гладкий и приличный, теперь Маклаков был растрёпан, волосы, которые он тщательно и красиво зачёсывал за уши, беспорядочно лежали на лбу и на висках; от него пахло водкой.

- Прощайте! - сняв шапку, сказал Евсей и не спеша пошёл. Но через несколько шагов сзади него раздался тихий оклик:

- Послушай...

Евсей обернулся; бесшумно догнав его, шпион стоял рядом с ним.

- Идём вместе...

"Сильно, должно быть, пьян!" - подумал Евсей.

- Знаешь, кто живёт в том доме? - спросил Маклаков, посмотрев назад. Миронов - писатель - помнишь?

- Помню.

- Ну, ещё бы тебе не помнить, - он так просто поставил тебя дураком...

- Да, - согласился Евсей.

Шли медленно и не стучали ногами. В маленькой узкой улице было тихо, пустынно и холодно.

- Воротимся назад! - предложил Маклаков. Потом поправил шапку, застегнул пуговицы пальто и задумчиво сообщил: - А я, брат, уезжаю. В Аргентину. Это в Америке - Аргентина...

Климков услыхал в его словах что-то безнадёжное, тоскливое, и ему тоже стало печально и неловко.

- Зачем это так далеко? - спросил он.

- Надо...

Он снова остановился против освещённого окна и молча посмотрел на него. На чёрном кривом лице дома окно, точно большой глаз, бросало во тьму спокойный луч света, свет был подобен маленькому острову среди тёмной тяжёлой воды.

- Это его окно, Миронова, - тихо сказал Маклаков. - По ночам он сидит и пишет...

Встречу шли какие-то люди, негромко напевая песню.

Это будет последний

И решительный бой...

- говорила песня задумчиво, как бы спрашивая...

- Надо бы перейти на другую сторону! - шёпотом предложил Евсей.

- Боишься? - спросил Маклаков, но первый шагнул с тротуара на мёрзлую грязь улицы. - Напрасно боишься, - эти люди, с песнями о боях, смирные люди. Звери не среди них... Хорошо бы теперь посидеть в тепле, в трактире... а всё закрыто! Всё прекращено, брат...

- Пойдёмте домой! - предложил Климков.

- Домой? Нет, спасибо...

Евсей остался, покорно подчиняясь грустному ожиданию чего-то неизбежного.

- Слушай, какой ты, к чёрту, шпион, а? - вдруг спросил Маклаков, толкая Евсея локтем. - Я слежу за тобою давно, и всегда лицо у тебя такое, точно ты рвотного принял.

Евсей обрадовался возможности открыто говорить о себе и торопливо забормотал:

- Я, Тимофей Васильевич, уйду! Вот, как только устроится всё, я и уйду. Займусь, помаленьку, торговлей и буду жить тихо, один...

- Что устроится?

- А вот всё это, - с новой жизнью. Когда народ возьмётся сам за всё...

- Э-э... - протянул шпион, махнув рукой; засмеялся и оборвал своим смехом желание Евсея говорить.

Было тоскливо.

- Вот что! - неожиданно грубо и с сердцем заговорил Маклаков, когда снова подходили к дому, где жил писатель. - Я в самом деле уезжаю, навсегда, из России. Мне нужно передать этому... писателю бумаги. Видишь, вот - пакет?

Он помахал в воздухе перед лицом Евсея белым четырёхугольником и быстро продолжал:

- Сам я не пойду к нему. Я второй день слежу за мим - не выйдет ли? Он - болен, не выходит. Я отдал бы ему на улице. Послать по почте нельзя, его письма вскрывают, воруют на почте и отдают нам в охрану. А идти к нему - я не могу...

Шпион прижал пакет к груди, наклонился, заглядывая в глаза Евсею.

- Здесь в пакете - моя жизнь, я написал про себя рассказ, - кто я и почему. Я хочу, чтобы он прочитал это, - он любит людей...

Взяв Евсея за плечо крепкой рукой, шпион тряхнул его и приказал:

- Ступай ты, отдай ему это! В руки прямо, лично ему. Иди! Скажи... Маклаков оборвался, помолчал. - "Один агент охранного отделения прислал вам эти бумаги и покорнейше просит" - так и скажи, не забудь - "покорнейше просит! - прочитать их".