Глиной минеральное сырье крестьянских промыслов не исчерпывалось. Тысячи и тысячи мельниц мололи зерно на муку по огромной России. И в каждой работали не менее пары жерновов, со временем стиравшихся и заменявшихся новыми. И все они выкалывались и обтесывались из залежей особого жерновного камня. А в Вологодской губернии гора Брусяна – залежи точильного камня – вся была срезана крестьянами, и на ее месте образовался карьер.

Был еще один вид массового сырья, доступный крестьянину, – животное сырье: конский волос и свиная щетина, рога и копыта, шерсть, овчины и шкуры. Кисти, сита и решета, роговые гребни и пуговицы, валенки и крестьянские поярковые шляпы, мех домашней выделки для полушубков и тулупов, кожи на сбрую и сапоги в огромном количестве поставляла деревня. Грязным и тяжелым был труд скорняков и кожемяк. Шкуры долго квасились, обрабатывались скребками, дубились, а для кож еще и мялись вручную кожемяками, чтобы «осадить», сделать их толще. Недаром в русском фольклоре кожемяка, наравне с кузнецом, – человек чрезвычайной силы.

Все это была ломовая работа. Влюбленный в крестьянскую Россию князь Львов, сам из-за разорения познавший крестьянский труд, вспоминал уже в Париже. «Грабари калужские и смоленские – заурядные – выкидывают в день по кубику (кубическую сажень – более 4 м³. – Л. Б.) тяжелой глины… Грабарь без перемежки от вешнего Николы до Покрова знает одну лопату да тачку… Люди превращаются на этих работах в паровые машины, сколько нагонят пара, столько и подымают.

Зимой, когда в глубоком снегу резчики валяют лес, работа производит, может быть, еще большее впечатление богатырской, чем летом в поле… Лес валить, как землю выкидывать, работа затяжная. На морозе резчики в одних рубахах, мокрые от пота, как на покосе под жарким солнцем… Еще труднее валка сплавного леса, выборочная, вывозка его по лесу иную зиму по снегу в два-три аршина глубины, без дороги, промеж дерев к берегу сплавной речки, вязка его березовыми вицами, сплотка на воде и самый сплав. Плотовщики все один к одному – «ухари», потому что управка с плотом действительно требует держать ухо востро. Здесь имеешь дело с другими стихиями – с лесом и водою, и там и тут работа требует необычайного напряжения сил, весь аллюр и масштабы ее микулинские (от былинного героя, крестьянина Микулы Селяниновича, шутя поднявшего «тягу земную», с которой не справился богатырь Святогор. – Л. Б.).

Гончар на ярмарке

А извоз? Всероссийский зимний труд, до последних лет конкурирующий с железными дорогами на тысячеверстных расстояниях. Я знал в Сибири 80-летнего татарина Кармшакова, который всю жизнь свою, каждую зиму делал по нескольку раз концы от Ирбита и Кяхты до Москвы. Он рассказывал, что это такое. Шли безостановочно день и ночь, суток до сорока, привалы только для кормежки лошадей. Лошади на привале ложились и спали так, что по ним ходили, заготовляли корм, и они не слышат; как отойдут, сей час в запряжку, люди жили по лошадям, что лошадь выдерживает, то и человек, только что не везет, но зато за ним углядка за возом, выправка на ухабах, уборка и корм лошади. Сорок дней и сорок ночей в пути, не раздеваясь, в морозы, в метели, с короткими стоянками в курницах, где спать ложились на час, на два, вповалку, как их лошади…

Да и в Средней России у нас извоз не легкая работа, только что концы короче. Зенинские мужики… испокон веку занимались извозом леса из калужских засек, с пристаней Оки в Тулу, это всего 60–80 верст, но они оборачивались до трех раз в неделю… «Ну как, – спрашиваю приятеля Михалева, – нынче извоз, здорово выручились?» «Да, здорово, – говорит, показывая свои руки, пальцы у него, как толстые палки, – вот оттащишь раз-другой завертки в руках, так узнаешь, как здорово» (55; 143–145).