|
Рязанские же помещики Польские дворовую девку Михееву посадили на цепной стул весом в 30 фунтов, а девку Ефремову – в восьмифунтовую рогатку, и держали так первую четыре недели, вторую – две недели, и в продолжение этого времени они должны были выпрясть в неделю по три тальки ниток, получая хлеб и воду (71; 90–91). Правда, применение рогаток и стульев, равно как заковывание в деревянные колодки, рассматривалось как превышение помещичьей власти, а за это, особенно в суровые николаевские времена, по головке не гладили: каждый должен был строго придерживаться допускаемых для него рамок. Все же смерть крепостного под палками или розгами убийством, то есть уголовным преступлением, не считалась – это было все то же превышение власти. К тому же земский суд, «выживавший» во время следствия месяц-другой в усадьбе и там как сыр в масле катавшийся, зачастую выносил решение о том, что «боевых следов» на теле не обнаружено, а «отечески наказанная» дворовая девка «померла Божьим попущением»; да и как обнаружить эти следы, если зачастую полицейские чиновники и врач добирались до усадьбы, когда захороненное тело уже начинало разлагаться.
Воспоминаниями о телесных наказаниях и жестокости бар наполнены записки крепостных: кто же лучше помнил вкус розог и плетей. Дворовая А. Г. Хрущева вспоминала о своем барине: «Не позволял он детям своим и наказывать прислугу, говоря: «Сам наживи собственных людей и тогда распоряжайся ими, а родительских не смей пальцем тронуть!». Сам же наказывал прислугу нередко, а строже всего преследовал неуважение к помещичьей власти. Иногда он казался до того грозен, что некоторые из подвластных, заслышав его приближающиеся шаги, начинали ощущать страх и старались, если возможно, найти другой путь, чтобы избегнуть встречи с ним». Но при этом «крестьян своих барин не разорял и посвоему заботился о них, соблюдая и свои интересы» (111; 105). Не то, чтобы зверь, а так… барин. Но были и любители. «Много говорили… о случае с генералом фон Менгденом. Он любил очень сечь людей. Поэтому каждый день искал случая, чтобы придраться к кому-нибудь, разумеется, находил предлог и порол. Наконец, все люди его остервенились. В один день, когда он пришел на конюшню смотреть, как будут сечь повара, человек 12 дворовых набросились на него, связали и стали сечь» (10; 608). Это, конечно, ужасно, что невежественные крепостные высекли высокообразованного дворянина, генерала, защитника Отечества. «6 декабря, – записывает крепостной Бобков, – по Москве распространился слух, что граф Закревский (генерал-губернатор. – Л. Б.) велел подать в отставку коменданту за то, что он наказывает людей своих ежедневно… У него была привычка каждый раз, когда с него снимали сапоги, толкать носком сапога в лицо. Как-то он много проиграл в клубе и, приехавши домой, так ткнул сапогом в лицо лакею, что тот упал замертво и не приходил в сознание всю ночь… …Недавно Н. И. Сабуров выпорол в части трех мужиков за то, что они не сняли шапки перед проходившей через двор его любимой экономкой. На оправдание их, что они не узнали ее, так как она была закутана платком, им было сказано, что после порки они будут узнавать ее и в том случае, если на ней будет сотня платков» (10; 602). Но, конечно, наказывали «людей» и за дело. У барыни Ф. Д. Бобкова умер дядя, Л. Л. Демидов, вполне достойный человек, после которого осталось состояние около 200 тыс., большой дом и табуны лошадей. «Он очень любил лошадей и верховую езду. Обыкновенно по Москве он ездил верхом. За ним всегда шел конюх, который не должен был отставать, хотя бы барин ехал рысью. Если барин, оглянувшись, замечал, что конюх отстал, он наказывался розгами… Из Нижегородской губернии приехал родной брат барыни Александр Васильевич Демидов. За обедом он рассказывал о своем покойном отце… Он вел очень воздержанную и аккуратную жизнь, но был очень строг. |
