Живо помню, как я… стал расспрашивать свою Матрену, что такое было и за что мой папенька прибил Анну? Но Матрена вместо ответа боязно указала мне на мою кроватку, завешенную пологом. Там, согнувшись в три погибели, спал или притворялся спящим мой отец. Почему он на этот раз не пошел спать на свою постель, а забрался в мою – не знаю» (74; 290–291).

Были помещики и иного рода. Генерал Измайлов, оказавшийся в 1827 г. под следствием за жестокое обращение с крепостными и по суду удаленный из имения, имел в усадьбе собственную тюрьму, произведшую на осуществлявших следствие губернатора и губернского предводителя дворянства впечатление «ужаса и отвращения»; здесь на площади в 57 квадратных аршин содержалось до 30 арестантов, в том числе и женщин. Для наказания людей, помимо обычных плетей и розог, он использовал шейные рогатки весом от 5 до 20 фунтов, не позволявшие ни сидеть, ни лежать (их носили по месяцу, полугоду и даже по году; их было обнаружено в усадьбе 186 штук). Дававших показания крепостных, между прочим, потрясло то, что Измайлов променял помещику Шебякину четырех борзых собаки на четырех своих дворовых: камердинера, повара, кучера и конюха. О том, каково было крепостным жить под отеческим попечением Измайлова, посоветуем нынешним певцам просвещенного русского дворянства справиться в книге С. Т. Славутинского «Генерал Измайлов и его дворня». Однако все же нужно признать, что Измайлов был в некотором роде уникальной фигурой. Недаром о нем и производилось следствие, и даже было принято решение о его удалении из имения. Современники ставили имя Измайлова рядом с именем знаменитой Дарьи «Салтычихи». Но, при всей необычности Измайлова, в ту пору попадались экземпляры в этом же роде. Писатель Д. В. Григорович в воспоминаниях приводит в качестве примера недальнего соседа, Д. С. Кроткова, который «…известен был во всем околотке своей строгостью. Когда он выезжал на улицу деревни в сопровождении крепостного Грызлова, своего экзекутора, или вернее, домашнего палача, ребятишки стремглав ныряли в подворотни, бабы падали ничком, у мужиков озноб пробегал по телу». На просьбы жены о деньгах Кротков отвечал так: «Грызлов, – говорил Д. С., – Марья Федоровна в Москву собирается; нужны деньги… Поезжай по деревням, я видел там много этой мелкоты, шушеры накопилось, – распорядись!..

Это значило, что Грызлову поручалось объехать деревни Д. С., забрать по усмотрению лишних детей и девок, продать их, а деньги доставить помещику. Это происходило в самый разгар крепостного права, когда еще не вышло указа, дозволявшего продавать крепостных людей не иначе, как целыми семействами» (30; 27).

Обычно же всевластие помещиков ограничивалось более мелкими шалостями. Например, П. П. Семенов-Тян-Шанский вспоминает некоего предводителя дворянства (!), у которого «гости, после обеда с обильными винными возлияниями, выходили в сад, где на пьедесталах были расставлены живые статуи из крепостных девушек, предлагаемых гостеприимным хозяином гостям на выбор» (93; 506). Аналогичную историю рассказал барон Н. Е. Врангель. «Один из наших соседей был граф Визанур (правильно – Визапур. – Л. Б.)… Этого нашего соседа я часто встречал у других помещиков: у нас он не бывал, так как пользовался дурною славою, и отец знать его не хотел. Это был уже немолодой человек, уродливый, но очень любезный и прекрасно воспитанный, всегда одетый в синий фрак с золотыми пуговицами и белоснежные панталоны. После его смерти отец хотел купить его имение, которое было назначено в продажу, и мы поехали его осмотреть. Большого барского дома в нем не было, а только несколько красивых маленьких домиков, все в разных стилях. Кругом дивный сад с канавами, прудами, переполненный цветниками. Только когда мы там были, статуй уже не было, остались одни подставки. В этих домах, как я узнал потом, жили жены и дочери его крепостных, взятые им насильно в любовницы, одетые в подходящие к стилю дома костюмы, где китайками, где турчанками.