Фавн уносит пустые тарелки из-под салата с осьминогами и обещает, что сейчас мы насладимся сказочным блюдом из креветок, таких больших ловят только здесь, в районе Гюмюшлюка.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

— А наши султаны писали, это вот одно из лучших у Сулеймана Кануни, я его с детства знаю.

Солнце скрылось, пора бы фавну зажечь свечи.

Мы допиваем вино, от креветок давно осталась лишь кучка мусора.

— Я сама проверю счет, — говорит Дениз, — чтобы тебя не обманули.

— Почему ты не захотела рыбы? — спрашиваю я.

Она не отвечает, только улыбается, ставит на стол пустую чашку из-под кофе и начинает красить губы.

У меня сжимается сердце.

Вот сейчас мы поедем обратно, и весь этот день станет прошлым. Как череда других, иногда не таких счастливых, временами же наполненных жизнью до краев. Но сегодня день особенный, хотя ничего вроде бы и не произошло.

Просто я провел его с женщиной, которую люблю. Или хочу полюбить. Не знаю. Мы с ней как те два путника, что идут вместе по одной дороге, но никак не могут оказаться рядом, между ними стена, и ни дверей, ни ворот поблизости.

Я плачу по счету, чаевые уже включены, фавн может быть спокоен и опять идти в свой лес, к нимфам.

Как там у Сулеймана Великолепного?

Обратно мы едем в такси, Дениз склонила голову мне на плечо и задремала. Водитель даже выключил музыку, хотя для местных таксистов это нарушение устойчивого миропорядка. Я опять обнимал ее за плечи, прекрасно понимая, что больше это в моей жизни не повторится.

Нельзя зависнуть между двумя мирами, как невозможно одновременно жить в прошлом и настоящем. И как бы чудесно ни было проснуться завтра утром с Дениз в одной постели, этого не произойдет. Простит ли мне она отказ? Не знаю, но на ее вопрос, не зайду ли я к ней выпить перед сном, отвечаю «нет», хотя один Бог ведает, как мне этого хочется.

22. Гечмиш олсун

На душе было тяжело. Я все-таки зашел не в ту дверь, да и вообще пошел не по той улице. Это, конечно, метафора, но жизнь и состоит из них. Любовь — метафора, ненависть — тоже. Иное дело, что так и тянет приплести сюда смерть, равно как ад и рай, только это ведь не так, все намного проще, без мистических завихрений и игры бесполезных слов, превращающихся в томительные картинки несуществующей реальности.

Опять вернулся хюзюн. Он накрыл собой Бодрум и окрестности, весь полуостров скрылся в липком мареве, будто прошел очередной пожар, что так часто бывают здесь в высокий сезон. Опалил вершины холмов, пожрал поросшие соснами взгорья, оставил мрачные пустоши после себя да хлопья сажи, что ветер понес в сторону отчего-то безмятежного моря.

Внезапно пошел дождь, неожиданный для этого времени года. Такое здесь случается раз в десять лет, говорят старожилы. Пошел ниоткуда, ни тучки не было на голубом летнем небе. Он смыл следы пожара, липкое марево исчезло, я стоял на набережной, промокший до нитки, а дождь и не думал заканчиваться, может, действительно наступил час, когда должны развернуться хляби небесные, и будет так лить еще сорок дней и ночей.

Море выйдет из берегов, скроется в нем замок, даже самая высокая башня не будет видна из-под бурлящих волн, да и города не будет, смоет дождь белые дома, унесет их за горизонт. Но и горизонта не будет, только стена воды, накрывшая мир. А когда взвоют небесные трубы и все прекратится так же, как и началось, из пучины морской покажутся иные создания, с выпуклыми рыбьими глазами и прекрасными ликами андрогинов. Только навряд ли кто-то из нас увидит их столь близко, чтобы оценить эту красоту.

Набережная опустела, дождь смыл с нее всех гуляющих, замок проступает сквозь хлещущие струи, пока Господь защищает город, то и его хранители стоят на страже.