Теперь я боюсь спать. Включите люстру.

Пересаживала цветы, искала в кладовке горшочки, нашла мешок орехов. Грецкие, но часть совсем маленьких, будто лесные, а три штуки с куриное яйцо. Мимодумно раздавила их дверью и съела. И на втором орехе вдруг поняла: боже мой, я привезла их из Крыма года четыре назад и берегла, потому что они такие большие! И вот! Я безнравственна, безнравственна. Такие, как я, способны выбросить заспиртованную головку младенца в кунсткамере, чтобы похмелиться консервантом.

Потом ещё кто-то принёс домой водки. Это не я. И у меня в мыслях не было ничего такого, но кто-то во френдленте положил в свою водку лимонных корочек, мяты и можжевельника. Я, что ли, хуже? Я тоже положила в свою лимонных корочек, мяты и можжевельника и Диме объяснила, что это водка не пить, а для опытов. А потом он возвращается однажды после несколько затянувшегося отсутствия и спрашивает — где твоя водка для опытов? А я говорю — ну, убрала её в тёмное тёплое место. В некотором роде это правда.

Он мне звонит от метро, спрашивает, чё купить. Ах, говорю, жизня моя горькая, купи в ларьке с сухофруктами засахаренных лимонных корочек. Только немного, граммов сто, а то объемся.

Принёс, не вру: ананасы в кольцах, дыню, персики, мандарины, груши, кизил, черешню, финики, курагу, физалис, миндаль в кунжуте. Лимонных корочек забыл, зато всего по сто, как и просила.

Так любит, чё.

Трое суток не ночевал дома, и я жестоко завидовала, ведь он работал. А я? А я зависла на четвёртой главе повести, который день туплю в монитор по двенадцать часов, и всё без толку. Полы уже не просто вымыла, а подмыла как младенца — бережно и многократно. В шкафу разобралась, кошек перегладила, пасьянсы все разложила, как следует. Горе мне, горе, не выходит каменный цветок.

И тут он приезжает, довольный весь, супу хочет. А у меня парная грудка в холодильнике на верхней полке лежит, три дня назад купленная. Собственно, её бы в морозильнике хранить, но я каждый день думала, сейчас вернётся — сварю, а он только сегодня до дому добрался.

И вот я, значит, варю её, варю полчаса, уже овощи пора забрасывать, тут он приходит и светским тоном от нечего делать спрашивает:

— А что это ты варишь? — и в кастрюлю заглядывает.

— Кууурицу, — со всем возможным ядом отвечаю, — нетрудно догадаться.

— Да, конечно, — отвечает, — действительно, нетрудно.

И уходит.

А овощи-то пора. Открываю крышку и понимаю, что всё это время курицу я варила рядом с кастрюлей, на столе.

Пока работал, ему прислали приглашение провести семинар по истории барабана. Времени на подготовку — два дня, а просят лекцию, археологическую справку, все дела.

— Проведёшь?

— Ага.

— А где ты им справку за два дня нароешь?

— Да тю, — отвечает благородный дон.

Покружил немного по дому, вернулся с пискливой резиновой курицей из зоомагазина, которая для собак.

— Барабан, — говорит вдохновенно, — получился так: пошёл древний человек на охоту, добыл зверя. Освежевал, мясо сожрал, а что не сожрал, то в горшок положил и шкурой прикрыл, чтобы не стухло. И жилами перевязал, от зверей. Утром встаёт, а шкура засохла и натянулась. Он по ней так, бам, бам, ну и всё. Потом уже без мяса делали.

— Хорошо, — говорю, — очень хорошо. А вот эта резиновая женщина тебе зачем?

— Будет изображать дичь, — сказал он и запихнул её в цветочный горшок. — Они же хотели археологическую справку.

Всё время забываю, что человек он рисковый — другой бы на мне не женился.

Суп тем временем сварился.

— Только, — говорю, — курица того.