|
С тех пор, как Элен купила Жанне эту коляску, дочка без нее никуда не выходит. Она во всем хочет походить на взрослых: мы ведем на прогулку нашего ребенка, она ведет своего. Мы выходим на лестничную площадку, Элен целует дочь, и та направляется к лифту, но на полпути останавливается и, повернувшись к матери, машет ей ручкой. Уже в лифте Жанна становится на цыпочки, чтобы нажать нужную кнопку, и пока застекленная кабина не ушла вниз, я вижу улыбку на лице Элен. Мы выходим на улицу. Жанна с важным видом толкает перед собой коляску, я иду рядом, следя за тем, чтобы она ненароком не вышла на проезжую часть. Ребенок с такой гордостью копирует нас, что, чувствуя свою ответственность, даже забывает останавливаться перед воротами, столбами, мотороллерами. До улицы Отвилль мы добираемся довольно быстро, словно коляску вез я, а не дочь. Время от времени Жанна оборачивается, словно призывая меня в свидетели, что она все делает правильно. У подъезда в дом нянечки я поднимаю дочку к домофону и ее пальчиками нажимаю нужные кнопки. В продолжение ритуала входит включение света в подъезде, потом звонок в дверь и ожидание шагов мадам Лауни в прихожей. Жанна никогда не плакала, когда я приводил ее к мадам Лауни, женщине сердечной, ласковой и в то же время строгой; чувствовалось, что у нее всегда все в порядке. Правда, в прошлом году она потеряла мужа. Она позвонила нам утром и, рыдая, сообщила, что ночью от сердечного приступа умер ее муж, и она не сможет принять Жанну. До этого мадам Лауни выглядела счастливой женщиной, нашедшей свое место в жизни. Ее отличали организованность, хорошее настроение, энергичность и приветливость. Такой же она осталась и после смерти супруга. Об их семейной жизни мне ничего не известно, я никогда не встречал ее мужа — он уходил на работу до того, как я приводил Жанну, и приходил домой после того, как я ее забирал, но я уверен, что мадам Лауни любила его: они рука об руку шли по жизни, вместе растили дочерей, и жизнь без него стала пустой, несправедливой, грустной. Но больше всего меня впечатляло то, что ее горе, а она его ни от кого не скрывала, никак не отражалось на детях, за которыми она присматривает. По ее словам, они помогают ей выдержать все невзгоды, и я ей верю. Иногда по утрам, когда она открывает дверь, я замечаю ее покрасневшие глаза: должно быть, она плакала всю ночь и не выспалась, но женщина ласково обнимает Жанну, они обе смеются, и я знаю, что так будет до самого вечера.
По улице Отвилль я выхожу на площадь Ференца Листа, в уютном кафе просматриваю газеты и возвращаюсь домой. Родриго собирается в колледж, а когда он уйдет, Элен ляжет в постель еще немного понежиться. Я присоединюсь к ней, и мы займемся любовью — спокойно, по-супружески, немного привычно, но наша взаимная страсть от этого не угасает и, надеюсь, останется неиссякаемой. Потом я сварю кофе, мы будем пить его на кухне, беседуя о детях, новостях, друзьях, домашних делах. Элен пора на работу, за ней захлопывается дверь в прихожей, и я тоже принимаюсь за дело. На протяжении последних шести месяцев я ежедневно проводил за компьютером по несколько часов и писал о самом страшном: родителях, потерявших маленького ребенка; детях и муже, оставшихся без матери и жены — еще молодой женщины. Так уж вышло, что жизнь сделала меня свидетелем обеих трагедий и, как я понимаю, пощадила, чтобы я рассказал о случившемся. Мне доводилось слышать, что счастье осознается задним числом: мол, раньше я этого не понимал, но, оказывается, я был счастлив. Не могу сказать того же про себя. На протяжении многих лет я был несчастным человеком, и осознавал это, но мне нравится моя судьба, хоть в ней нет больших достижений, и моя философия полностью вписывается в слова, якобы произнесенные мадам Летицией, матерью Наполеона, в день коронации сына: «Только бы ничего не изменилось». Да, и еще: я предпочитаю то, что сближает меня с другими людьми, а не то, что отличает от них. Для меня это тоже внове.
Дописывая последние строки этой книги, я понимаю, что почти не уделил внимания Диане. |
