|
Между этими двумя крайними ступенями социальной лестницы вы видите ласкаров — зеленых и красных (вы их отличите по чалмам только этих двух цветов и по бронзовым лицам, являющим смесь малайского и малабарского типов). Посмотрите на негра-волофа, высокого и красивого уроженца Сенегамбии, черного, как гагат, с горящими, как карбункулы, глазами, с белыми, словно жемчуг, зубами. А вот маленький китаец с плоской грудью и широкими плечами, с голым черепом и висячими усами; никто не понимает, что он говорит, и все же все с ним общаются, потому что он продает любые товары, знает все ремесла и все профессии, потому что китаец — это еврей колонии. Малайцы, меднолицые, маленькие, мстительные, хитрые, всегда забывают благодеяние и вечно помнят обиду; как цыгане, они продают такие вещи, о которых принято спрашивать только вполголоса. Мозамбикцы, кроткие, добрые и глупые, вызывают уважение только своей физической силой. Малагасийцы, хитрые, изворотливые, с оливковым цветом лица, с широким носом и толстыми губами, отличаются от негров-сенегальцев красноватым оттенком кожи. Намакасы, стройные, ловкие и гордые, с детства приученные к охоте на тигров и слонов, изумляются, что их перевезли на землю, где нет чудовищ, с которыми надо бороться. Наконец, среди них всех — английский офицер из островного гарнизона или портовой стоянки, английский офицер в ярко-красном жилете, с кивером в форме фуражки и в белых штанах; с высоты своего величия он смотрит на креолов и мулатов, на хозяев и рабов, на колонистов и туземцев, говорит только о Лондоне, хвалит только Англию и уважает лишь самого себя.
За нами Большой порт, бывший Имперский порт, когда-то построенный голландцами, но покинутый ими, потому что он находится на наветренной стороне острова, и тот же бриз, что гонит корабли в этот порт, мешает им выйти из него. Поэтому порт пришел в упадок, превратившись в поселок, дома которого едва держатся, и теперь это маленькая бухта, где шхуна ищет укрытия от абордажа пиратов, а вокруг нее горы, покрытые лесами, где раб спасается от тирании хозяина. Потом, переведя взгляд поближе, мы различим почти у себя под ногами, на внешней стороне гор, окружающих порт, Моку, благоухающую алоэ, гранатами и черной смородиной. Мока всегда такая свежая, что кажется, будто она вечером снимает сокровища своего убора, чтобы на заре вновь украситься ими; Мока наряжается каждое утро так же, как другие местности украшаются к празднику, Мока — сад острова, названного нами садом мира. Займем наше прежнее положение, повернемся лицом к Мадагаскару и посмотрим налево: у наших ног, по ту сторону Убежища, расстилаются равнины Вилемса — самая прелестная после Моки часть острова; они заканчиваются у равнин Святого Петра горой Кордегардии, по форме похожей на круп лошади; дальше, за Тремя Сосцами и за большими лесами, расположен район Саванна; здесь протекают реки, получившие нежные названия: река Лимонных деревьев, Купальни Негритянок и Аркады, пристани которых так хорошо защищены крутыми берегами, что туда не сумеет проникнуть никакой враг; вокруг него пастбища, соперничающие с равнинами Святого Петра, — там такая девственная почва, какая встречается только в безлюдных пространствах Америки; наконец, в глубине лесов — Большой водоем, где водятся такие гигантские мурены, что это уже не угри, а змеи; случалось, что они затаскивали к себе и пожирали оленей, преследуемых охотниками, а также беглых негров, рискнувших там выкупаться. Посмотрим направо. Вот над Крепостным районом возвышается утес Открытия; с вершины его видны мачты кораблей — отсюда они кажутся тонкими и гибкими, как ветви ивы. Вот мыс Несчастья, вот Могильная бухта, вот Грейпфрутовая церковь. Здесь стояли по соседству друг с другом хижины г-жи де Ла Тур и Маргариты; о мыс Несчастья разбился «Сен-Жеран»; у Могильной бухты нашли тело девушки, сжимавшей в руке чей-то портрет; возле Грейпфрутовой церкви два месяца спустя рядом с этой девушкой похоронили юношу такого же возраста. |
