— Я пришел, чтобы послушать, что скажет ваша мать, Молли, — сказал я. Раньше я называл ее исключительно миссис Коук.

— Мне нечего сказать ему больше того, что я уже сказала. Вы двое должны решить все сами, — сказала миссис Макли. Затем она поднялась и вышла из комнаты своей медленной, ковыляющей походкой больного человека, а я остался наедине с Молли.

Расстегнув пальто, Молли присела на стул, только что оставленный ее матерью, и вопросительно взглянула на меня. Я почувствовал, что спасти нас могла только искренность. Не было никакого смысла бродить вокруг да около, даже если бы у меня была на самом деле отсутствующая способность заговаривать зубы.

Я спросил ее, сколько ей лет. Двадцать четыре — ответила она. Я сообщил ей, что мне тридцать шесть. Я рассказал ей также, что просто издевался над сестрой, говоря о расходах, и что вполне могу позволить себе жениться, если мне того захочется, — при условии, конечно, что каждый будет проявлять благоразумность.

— Но, — добавил я, — есть еще кое-что, что надлежало бы знать вам перед принятием решения, — и принялся рассказывать ей о Морган.

Я знал, что это будет трудным, — но я даже не представлял себе, насколько; в результате я совершенно запутался. В моем рассказе Морган выглядела едва ли не шлюхой, поскольку я пытался лишить повествование всяких рассуждений о сверхъестественности, боясь, что Молли этого просто не поймет. В процессе рассказа все вновь возвратилось ко мне; забыв о том, кто сидит передо мной, я вывалил на голову Молли целый ворох всевозможных фактов и сведений. Воспоминания безудержным потоком неслись из меня — словно прорвало плотину. Почувствовав в конце, что совершенно выдохся, я подумал, насколько глупой была моя идея рассказать об этом.

И тут Молли сделала то, что в свое время сделала Морган: подойдя ко мне, она села на подлокотник моего кресла и обхватила меня рукой.

— Я знаю, что вы любите ее, — сказала она, — но знаю также и то, что я нужна вам. Я выйду за вас замуж.

Тут в доме поднялся страшный кавардак: это Макли неожиданно вернулся домой, а его супруга пыталась предотвратить его появление в гостиной. Почувствовав знакомый мне приступ гнева, я вышел к нему и в совершенно непарламентских выражениях пояснил, что я о нем думаю. В ответ он встал в бойцовскую стойку и предложил мне попробовать ударить его.

— Нет, не попробую, даже не надейтесь, — сказал я, — я не настолько глуп для этого. Но я могу ударить по вашему бизнесу — и я это сделаю, поверьте мне, если вы еще раз встанете у меня на пути.

Потом я четко, сжато и доходчиво объяснил ему, в чем его надворные постройки не соответствовали строительному законодательству, назвав попутно сумму, которую ему придется выложить для исправления положения, если кто-нибудь доложит об этом куда надо. Немедленно заткнувшись, он исчез, и с того момента у меня не было с ним никаких неприятностей. Хотя мою хватку и не сравнить с бульдожьей, но в кошачьей ссоре я достаточно силен.

С триумфом возвратился я в гостиную; Молли и миссис Макли в крайнем волнении ожидали меня, боясь, что меня убьют, в лучшем случае — изобьют. Честно говоря, я и сам не знаю, почему этого не случилось — ведь репутация Макли была известна всем. Я был весьма доволен собой, ибо совсем неплохим достижением было вышвырнуть такого негодяя, как Макли, из его собственного дома; проделав это и чувствуя, что мои проблемы с Молли решены, я был по-настоящему счастлив впервые с того момента, как потерял Морган.

Я поцеловал миссис Макли и официально получил статус будущего зятя, после чего мы все сели ужинать. За ужином я рассказал им несколько своих историй, особенно налегая на те, что были связаны с «Союзом девушек» и коктейлем — шедевром умеренности; мои байки им понравились.